Таким образом, способ подчинения медленно и с большим трудом вырабатывался в греческом языке, и в массовом порядке он остановился только на стадии чисто внешнего подчинения, которое во внутреннем смысле есть самое обычное сочинение. Что же касается подлинного подчинения, т.е. не только внешнего, но и внутреннего, то ростки его заметны лишь в очень ограниченной области, и они так и не стали типичным явлением. О них гласит второй закон.

Формально-грамматическая зависимость придаточного предложения от главного может проводиться, но это совершенно не обязательно. Обязательно только в том единственном виде, когда от исторического времени управляющего глагола главного предложения может зависеть гипотетический или потенциальный оптатив придаточного предложения.

Это бывает в двух случаях: тогда, когда действие, выражаемое придаточным предложением, является либо только субъективной мыслью или намерением некогда действительно живого субъекта, о каковом действии говорит в данном случае соответствующее главное предложение, либо многократным повторением того или иного объективного действия или события. При этом в обоих случаях управляющий глагол главного предложения стоит в историческом времени, а управляемый глагол придаточного предложения стоит в оптативе (в первом случае – optativus obliquus, во втором – орtativus iterativus).

Этот закон является единственным коррективом к предыдущему закону. Грек решительно везде предпочитает формально грамматическим связям реально вещественные связи, и если он решается где-нибудь формализировать чисто грамматическую связь предложений, т.е. выставить определенный ее тип в качестве закона и нормы, то делает это он весьма неохотно, весьма редко и неуверенно и только при наличии весьма специфических условий. Эти условия таковы, что они в минимальной степени выводят его за пределы реально вещественных связей и в максимальной степени охраняют его объективизм при построении синтаксиса сложного предложения. Эти условия используют оптатив как наклонение чистой возможности или даже произвольного допущения и для случая косвенного оптатива сводятся к следующему.

Во-первых, поскольку изучаемая здесь формальная связь главного и придаточного предложения обязательно предполагает постановку управляющего глагола в историческом времени, речь тут идет, следовательно, только о том или ином понимании прошедших событий. Всякое же прошедшее уже по самому своему смыслу теряет в известной мере свою реальность и склонно превращаться для человеческого сознания только в какое-нибудь воспоминание, только в какое-то чистое представление. Конечно, на самом деле, прошедшее, даже уходя в глубь времен, отнюдь не теряет своей реальности и отнюдь не перестает быть фактом, потому что это прошедшее входит в общий органический состав истории и является то ли прямым и положительным фактором настоящего, то ли отрицательной и отстраняемой инстанцией. И все же, если какую действительность и можно понимать как только чье-то представление или как некую чистую возможность, то, конечно, по преимуществу прошедшую действительность. И вот греческое сознание делает эту единственную уступку своему всеобщему объективизму и реализму, т.е. оно соглашается на то, чтобы в известных случаях о прошедшем говорить только с точки зрения простой его представимости.

Во-вторых же, анализируемый здесь нами закон говорит даже и не просто о прошедшем. Opt. obliquus означает не просто прошедшее, но те мысли и представления, которые были в прошедшее время у тех или иных живых субъектов, так или иначе мысливших, чувствовавших или действовавших. Эта область мысли и представлений когда-то мысливших и действовавших людей, конечно, может наиболее безболезненно для объективизма трактоваться как область субъективная. На деле, разумеется, для последовательного объективизма даже и эта область мысли и представления отнюдь не есть нечто обязательно субъективное, так как ничто не мешает тому, чтобы, например, лицо, говорившее о каком-нибудь предмете в прошлом, имело в виду самый настоящий реальный предмет и чтобы этот реальный предмет так и был здесь выражен как реальный, т.е. в индикативе, а не как только представляемый этим лицом, т.е. в оптативе. Но все же нельзя не согласиться с тем, что это соединение прошедшего времени не с самими событиями, а только с мыслями и представлениями когда-то действовавших субъектов в максимальной степени обеспечивает для греческого сознания неприкосновенность его объективизма и что оно наиболее для него безболезненно может трактоваться оптативно, т.е. чисто гипотетично.

У Xen. Anab. II 1, 3 читаем:

Здесь пребывание Ариея в определенном месте его бегства выражено при помощи оптатива, т.е. как мнение тех, кто об этом сообщил. Но оно вполне могло бы быть выражено и индикативно, т.е. как некоторый безусловный факт, а не просто как чье-то мнение, подобно тому, как и другие сообщения тех же самых лиц поставлены здесь индикативно («умер», «выступили»), т.е. в виде указания на определенные объективные события как таковые. Только эту область субъективных мнений когда-то бывших людей греческий синтаксис разрешает понимать как именно субъективную; а потому после управляющего глагола в историческом времени возможна, например в косвенной речи, постановка управляемого глагола не в том виде, как фактически совершалось обозначаемое им действие, но оптативно, исключительно только в силу формальной связи с историческим временем главного предложения. Это и можно назвать законом косвенного оптатива.

При всем этом необходимо всячески подчеркивать, что закон косвенного оптатива нисколько не нарушает в греческом языке предыдущего закона полной независимости придаточного предложения от главного, а, может быть, только в некоторой степени его ограничивает.

Во-первых, как мы уже сказали, после исторического времени главного предложения можно сколько угодно ставить в придаточном предложении не оптатив, а то наклонение и время, которое требовалось бы в том случае, если бы это придаточное предложение было не придаточным, а главным; оптатив здесь, следовательно, только допускается и, может быть, иной раз желателен, но он тут ни в какой мере не является обязательным.

Во-вторых же, греческий язык весьма любопытным способом вводит еще одно ограничение для косвенного оптатива, которое сводится к тому, что этот последний может заменять собою только индикатив и конъюнктив, т.е. наклонения действительности и ожидания действительности, но никак не наклонение возможности (т.е. оптатив с an) и не наклонение ирреальности (т.е. индикатив исторического времени с an). Это свидетельствует о том, что, согласившись на замену действительности возможностью, грек отнюдь не стал разрешать это в такой мере, чтобы от этого пострадало само различение действительности и прочих видов модальности. Если бы в греческом языке можно было решительно всякий модус придаточного предложения заменять после исторического времени управляющего глагола оптативом, то мы уже утеряли бы возможность понимать со всей точностью, какой именно модус заменен в каждом отдельном случае. И то обстоятельство, что замене подвергаются здесь только наклонения действительности и ожидания, а прочие модусы остаются незамененными, это вполне гарантирует нам, что оптатив придаточного предложения после исторического времени главного предложения имеет всегда только строго определенное отношение к действительности, а не вообще какое ни попало. Тут мы находим другое ограничение закона косвенного оптатива; и это ограничение, очевидно, имеет все тот же смысл, а именно обеспечение в нетронутом виде ясных объективно реальных связей даже и в тех случаях, когда вместо этих последних разрешается проведение связей формально грамматических.