Первое, что бросается здесь в глаза, при таком разделении типов предложений и при таком разделении модусов, это то, что переходное, или определяющее придаточное предложение, как независимое в объективном смысле от своего главного предложения, само же является и критерием для употребления в нем модусов; а непереходное, т.е. определяемое придаточное предложение, как целиком зависящее в объективном смысле от своего главного предложения, отнюдь не является последним критерием для своих модусов, но такой критерий оно находит в своем главном предложении, т.е. в своем управляющем глаголе. Это принципиальное положение дела в греческом синтаксисе и заставило нас сформулировать наш третий и четвертый законы сложного предложения, гласящие, что в переходных придаточных предложениях модусы зависят от типа данного придаточного предложения и что в непереходных они зависят от управляющего глагола.

В правильности этих законов каждый может легко убедиться путем эмпирического наблюдения фактов и рассмотрения хотя бы материалов традиционных учебников. В самом деле, если отбросить косвенный и итеративный оптатив и модальную аттракцию (факты, которые сюда не относятся и которые выше рассмотрены нами), то пусть кто-нибудь укажет хотя бы один случай, чтобы в предложениях относительных и обстоятельственных времени, места, причины, условия, уступления и следствия модус придаточного предложения в какой-нибудь мере зависел от главного предложения, т.е. от управляющего глагола. Здесь полная противоположность латинскому синтаксису. Правда, школьные учебники вбивают в голову учащимся, что, например, существуют только четыре типа условного периода и тем самым четыре типа соответствия протасиса и аподосиса. Получается такое впечатление, что протасис и аподосис раз навсегда прибиты один к другому; и в головах учащихся действительно зарождается мысль, что модус придаточного предложения с «если» на самом деле зависит от соответствующего главного предложения. Но греческий язык настолько противоречит всей этой схоластике, что даже сами авторы учебников иногда в примечаниях указывают на возможность более свободного комбинирования обеих половин условного периода; да и сам четырехтомный Кюнер, с которого авторы учебников обычно списывают свои материалы, рассматривает каждую половину условного периода совершенно отдельно и независимо от другой. Не может быть никакой речи о зависимости протасиса от аподосиса; и можно задаваться только вопросом об их наиболее естественных и наиболее ходовых комбинациях.

Таким образом, зависимость модуса определяющего придаточного предложения только от типа этого последнего, но никак не от управляющего глагола, есть факт для греческого синтаксиса вполне непреложный и к тому же вытекающий из его последних объективно-реалистических основ. В то время как латинский синтаксис любит ставить модусы определяющих придаточных предложений в совершенно точную и определенную формально-грамматическую зависимость от управляющего глагола, греческий синтаксис, наоборот, базируется не на формально-грамматической связи предложений, а на объективно-реальной связи самих действий, выражаемых этими предложениями. И если имеется группа придаточных предложений, действие которых независимо от соответствующих главных предложений, то и модусы этих предложений, оказываются тоже независимыми от главных предложений, вопреки всякой формально-грамматической зависимости любого придаточного предложения от его главного предложения. Настолько велика сила объективно-реального упора греческого синтаксиса на действительное взаимоотношение вещей, и настолько мало ценятся здесь формально-грамматические связи.

Другое дело – определяемые придаточные предложения. Действительно, уже школьные учебники принуждены проводить различие между дополнительными предложениями и, например, предложениями стремления или предложениями опасения. Правда, учебники плохо отдают себе отчет в том, что предложения стремления или опасения тоже есть дополнительные предложения. Но дело не в этом. Дело в том, что глаголы стремления, стоящие тут в главном предложении, действительно резко отличаются от глаголов думания, говорения или переживания. Глаголы опасения тоже весьма специфичны и являются отдельной группой среди всех бесконечных глаголов с дополнительным предложением. И вот оказывается, что в предложениях стремления и опасения – совсем другая комбинация модусов, чем в предложениях общедополнительных. Здесь играет основную роль конъюнктив, который едва мыслим в строгом дополнительном предложении. Не ясно ли после этого, что модусы этих придаточных предложений уже меньше всего зависят от типа самих этих предложений и находятся в огромной зависимости от своих управляющих глаголов. Стоит только управляющий глагол дополнительного предложения понять немного более динамично, немногим больше того, что нужно для простой информации, обозначения или регистрации, как тотчас же в дополнительном предложении делается возможным конъюнктив в качестве тоже динамического модуса. Примеры мы приводили выше. Но сейчас дело не в примерах, а в том, чтобы понять, почему модусы определяемых предложений зависят от управляющего глагола и почему этот закон греческого синтаксиса продиктован объективно-реальным упорством этого синтаксиса вместо латинской погони за формально-грамматической связью предложений.

Дальше остаются уже детали, которых мы касались выше и которые здесь не стоит повторять. Каждый может проделать такой эксперимент, а учащийся и обязан его проделать: берется каждый тип определяющего и определяемого придаточного предложения в отдельности и ставится вопрос о применимости к нему каждого из статических и динамических модусов по порядку. Продумав эмпирически во всех таких деталях соотношение типа придаточного предложения с его модусами, мы и получим те выводы, которые сформулированы.

Одной из важнейших причин огромной путаницы и бесчисленных противоречий в традиционных изложениях греческого синтаксиса является один принцип, который сам по себе не только правилен и желателен, но и совершенно необходим, и который в то же самое время в своем уродливом применении как раз и определяет собою всю хаотичность и невразумительность большинства учебников. Это – популяризации и упрощения. Из бесчисленных явлений языка берутся только те, которые считаются более подходящими, более элементарными и более понятными для учащихся. Они вырываются из живой связи языка и оказываются друг другу чуждыми и даже друг другу противоречащими. В самом организме языка эти явления пересыпаны огромным количеством тех фактов, которые считаются (и часто по праву) редкими и которые признаются не нужными для изучения языка, но которые как раз и составляют живое тело языка, заполняя все разрывы и зияющие дыры в нем, образующиеся после извлечения из него всего «понятного» и «постоянного».

Однако неучет этих так называемых редких случаев, разрывая живое тело языка и тем самым превращая его в кучу противоречащих фактов, ведет отнюдь не только к разрушению научно-теоретической грамматики языка, но вызывает также и дурные дидактические результаты. Ведь знание редких случаев одновременно оттеняет и подчеркивает то, что в языке обычно, и то, что не вызывает никаких сомнений. Учащийся, заранее знакомый с такими редкими случаями, при чтении незнакомого текста уже не смутится, встретив такой редкий случай, и этот редкий случай уже не поколеблет для него ту общую и обычную схему, которую он знает из общих правил и которая в языке действительно встречается чаше всего. Зияние «неправильностей» помогает знанию «правильностей» и закрепляет применение общих правил, защищая их от всяких «случайностей», которые то и дело встречаются в языке и составляют бесчисленные «исключения». Лучше уж сразу и заранее знать эти редкие случаи, чтобы они не смущали при чтении незнакомых текстов. Нужно только уметь объяснить, почему данный случай является редким, так как без этого объяснения изучение синтаксиса превратилось бы в механическое запоминание. Но все равно, так или иначе, а редкие случаи должны быть учтены заранее, и сейчас мы ими кратко займемся.