Следует указать на некоторые явления в современной лингвистике, которые в этом смысле могут иметь положительное значение.
Относительно общеиндоевропейского языкознания здраво и спокойно рассуждает Э.А. Макаев, а также другие[150]. Такие же тенденции можно наблюдать и в современной советской германистике, и в славистике[151].
М.И. Бурлакова, Т.М. Николаева, Д.М. Сегал, В.Н. Топоров[152] исходят из более сложного понятия типа, не сводя его ни к простой сумме признаков, ни к родовой общности, ни к результату классификации. Они пишут:
«Речь идет о переходе старого „классификаторского“ принципа определения научных понятий (в частности, типа) к новому типу „ступенчатого“ (abstufbar) образования этих понятий. Последний заключается в том, что не просто классификационно описывается данное явление (например, тип), но указывается его место в „признаковом пространстве“ (Merkmalraum), каждое измерение которого определяется градацией одного из признаков»[153].
Здесь дается несомненно более тонкое учение о типе, но указанные авторы, насколько можно судить, не отдают себе полного отчета во всех тех трудностях, которые возникают у исследователя в связи с таким понятием типа. Кроме того, эти авторы слишком резко противопоставляют типологический метод генетическому и ареальному, и даже отказывают своему понятию изоморфизма в хронологическом моменте[154]. Негенетическая и нехронологическая, внелокальная типология нам непонятна. Примеры же, приводимые указанными авторами из области славянских языков, равно как и список обширной литературы, приводимой в их статье, свидетельствуют пока о самых начальных попытках; а те намерения и планы, которые формулируются в их статье, либо рассчитаны на несколько десятилетий усиленной работы, если не на целое столетие, либо просто невыполнимы (особенно в связи с идеей общей грамматики)[155]. Трудности возникают также и в связи с определением модели у названных авторов. Понимая под математической моделью аксиоматическую конструкцию, авторы говорят о соответствии ее каким-то объектам, под которыми, очевидно, нельзя понимать сразу же физические объекты, поскольку отнюдь не всякое аксиоматически конструированное пространство обязательно должно соответствовать какому-нибудь реальному физическому пространству. Поэтому совершенно непонятно не только утверждение, что математические модели аппроксимируют отношения внутри системы реальных объектов, но уже совсем непонятно (а если с известной точки зрения и понятно, то уж вовсе невыполнимо) конструирование таких языковых моделей, которые были бы одновременно и аксиоматической дедукцией и объяснением бесчисленного числа языковых фактов[156]. В сравнении с этим является гораздо более реалистическим и весьма полезным пожелание И.И. Ревзина дополнить существующую типологию языков двумя другими принципами – однородности и неоднородности языка и полной или неполной трансформации[157].
В разделе III[158] мы уже говорили о принципе вариативности, который выдвигается Б.А. Серебренниковым при обсуждении понятия языкового типа. Такова также работа В.М. Жирмунского, показавшего наличие в германских языках общей историко-фонетической закономерности, сводящейся к динамической направленности общегерманского силового ударения, с учетом местных оригинальных тенденций[159]. Такова характеристика структуры слова в древнейших рунических надписях, которую дает Э.А. Макаев[160] на основе типологического сравнения с древнеиндийскими языками, в связи с историей морфемной и полиморфемной акцентуации.
Специальной расшифровки требует работа «О возможности структурно-типологического изучения некоторых моделирующих семиотических систем»[161]. Если не входить в рассмотрение специфически-структуралистической и весьма нарочитой терминологии, которая здесь употребляется, и если обращаться не только к мифу, о формализации которого здесь идет речь, но также и к языку, на который авторы тоже постоянно ссылаются, то эту концепцию, кажется, можно выразить очень просто. Во-первых, требуется чисто теоретическое исследование того, что такое миф и язык и какие возможны теоретические их типы с точным указанием дифференциальных признаков, т.е. требуется «единая» максимально полная система, которая может реализоваться в отдельных мифах и языках. Во-вторых, должны быть изучены мифы и языки исторически, т.е. в виде отдельных периодов с нагромождением в них всех реальных существенных и несущественных признаков [при этом авторы не избегают логической ошибки circulus viciosus[162] (теорию они строят на истории, а историю на теории)]. В-третьих, история мифа и языка должна строиться так, чтобы каждый исторический период давал не картину во всей ее конкретности, но только систему царящих в ней отношений, т.е. структурно. И, наконец, в-четвертых, установленные исторические системы должны быть возводимы к системам все более и более общим, вплоть до предельного метамифа и метаязыка. В этой концепции необходимо положительно оценить такие принципы, как многомерность или многоярусность при описании мифов и языков, различные комбинации дифференциальных признаков для каждого отдельного типа, возможность далеко отстоящих друг от друга изоморфов, внутренняя реконструкция разных семиотических систем, статистическая обработка материалов, и наконец, понимание системы как активно моделирующего принципа. Все это чрезвычайно важно для языкознания, хотя указанная статья прямо-таки поражает полным отсутствием конкретных примеров из естественных мифологий и языков. Само понятие структурной типологии как теории моделирующих систем звучит у этих авторов богаче, чем в других работах на эту тему.
Следует отметить также работу Вяч.Вс. Иванова и В.Н. Топорова «К реконструкции праславянского текста»[163]. Этим же авторам принадлежит книга «Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период)» (М., 1965). Последняя работа, посвященная реконструкции славянских мифов, производит гораздо более слабое впечатление, ввиду большой разбросанности материалов и ввиду отсутствия точно проводимого метода формализации. Особенно показательны в этом отношении две последние главы книги, в которых говорится о системе записи и приводятся примеры формализации текстов. По-видимому, авторы плохо отличают формализацию от условной регистрации и от стенографии. Если N есть имя или именная группа, а индексы этого N обозначают падежи, или Pron – местоимение, а Prp – предлог, то ясно, что это не формализация, а только стенография. Однако стенография текста есть чистая условность, не имеет никакого отношения к делу и ничего собою не формализует.
Примеров того, как проявляется тяга к взаимному сближению передовой традиционной и структуральной лингвистики, можно было бы привести множество. Из иностранных ученых, идущих в своей разработке сравнительной грамматики в направлении структурализма, можно было бы отметить Г.М. Хёнигсвальда и У.Ф. Лемана[164].
Постепенную сдачу первоначальных непримиримых позиций в направлении науки об естественных языках можно наблюдать также по многочисленным статьям и выступлениям Вяч.Вс. Иванова. В 1957 г. этот исследователь еще мог написать такую фразу:
