Получается некоторого рода путаница, хотя в современном языкознании имеется весьма глубокая потребность различать определенность термина и неопределенность просто указываемой вещи, всегда текучей. Но для семасиологии все это рассуждение Дж. Лайонза отнюдь не бесполезно, потому что живая текучесть референции ощущается в языке очень отчетливо, и наши словари страдают именно отсутствием указаний на эту текучесть и отличаются слишком резким и метафизически формальным различением указываемых значений данного слова.

Известнейшая и плодотворнейшая из структурных семантик нашего времени принадлежат, по мнению Дж. Лайонза, Йосту Триру. Словарь, согласно этому автору, как известно, представляет собой тесно переплетенную систему. Система эта постоянно находится in fieri («в становлении»), никогда не in esse («в бытии»). Всякое «расширение» значения одной формы влечет за собой соответствующее «сужение» значения «соседних» форм. Хотя эта теория многим обязана де Соссюру, Й. Трир критикует де Соссюра за атомичность его представлений об исторических состояниях языка, в каждом из которых язык представляет собой якобы замкнутую и самодовлеющую систему. Рядом со словом, с одной стороны, и словарным составом языка, с другой, Й. Трир вводит, в промежутке между ними, так называемое «словесное поле», «смысловую область».

Дж. Лайонз упоминает и других авторов структурных семантик – Вейсгербера, Маурера, Белли, Омана (Öhman), не излагая, однако, их теорий.

Здесь необходимо сказать, что Дж. Лайонз и Й. Трир коснулись чрезвычайно важной проблемы, хотя, может быть, и сами не придавали ей столь важного значения. Это именно то, что между двумя значениями слова, как бы они ни были близки друг к другу, существует неисчислимое количество более мелких семантических оттенков. Вот уж в чем больше всего погрешают наши словари, это в слишком большом разрыве одного значения слова от другого. Почему, пользуясь самым идеальным словарем и не зная в совершенстве данного языка, всегда можно впасть в ошибку и дать весьма несовершенный и даже ошибочный перевод? Только потому, что между указанными в словаре значениями данного слова существует неисчислимое множество всяких семантических оттенков, зависящих от контекста слова: а ведь количество всех контекстов языка никогда невозможно исчислить в точности. Для того, чтобы при помощи словаря переводить с одного языка на другой, уже нужно иметь некоторый опыт в этих двух языках, из которых один переводится, а другой получается в результате перевода. Почему так часто бывает, что, имея самый совершенный словарь, мы прекрасно понимаем каждое слово, входящее в данную фразу, и никак не можем перевести всей фразы в целом? Это, повторяем, только потому, что смысловое расстояние между двумя значениями одного и того же слова настолько мало и незначительно, что никакой словарь не может охватить всех этих оттенков. Чтобы охватить все эти оттенки, нужно, кроме словаря данного языка, иметь еще опыт обращения с данным языком. А опыт-то как раз и возникает не из изучения словарей, но из использования самих языков, которое только и может подсказать ту или другую семантическую разницу в значении слова в разных контекстах. Поэтому трактовать языковое поле как совокупность бесконечного количества семантических оттенков между двумя соседними семантическими и весьма твердыми вехами – это большое достижение нашего языкознания, и указания Дж. Лайонза и Й. Трира в этом смысле нужно учитывать при любом построении семасиологии как науки.

Отличие своей теории от прежних семантических представлений Дж. Лайонз видит в следующем. Во-первых, он учитывает достижения новейшей грамматики (прежде всего, трансформационной грамматики Хомского), считая, что «семантический анализ языка предполагает его удовлетворительный грамматический анализ». Во-вторых, Дж. Лайонз отвергает «концептуалистское» понимание «значения». В-третьих, он всемерно подчеркивает важность контекста, в противовес представлению о замкнутой семантической структуре языка: «Концепция семантической структуры языка как полной, замкнутой системы не принимается» (ввиду того, что всякий язык внутри себя «полисистемен»). В-четвертых, наконец, в структурной семантике Дж. Лайонза проводится различие между «значением» и «референцией» (или между «смыслом» и «аппликацией»).

По поводу этого отличия теории Дж. Лайонза от прочих семантических теорий необходимо сказать следующее.

Трансформационный анализ безусловно полезен, поскольку стремится вскрыть в более ясном виде всякую семантику, выраженную в слишком общей форме. Этим подчеркивается живая глубина всякой семантической структуры. Однако едва ли можно резко противопоставлять грамматический и семантический анализы. Грамматические отношения данного слова, действительно, весьма важны для понимания значения этого слова. Но это отнюдь не значит, что сама грамматика лишена всякой семантики. Если бы это было так, то мы не различали бы ни частей речи, основанных на определенном понимании тех или других предметных отношений, ни членов предложения, основанных на внутренних и притом опять-таки чисто смысловых отношениях слов между собою. Большой формализм грамматического анализа отнюдь не означает отсутствие вообще всякой семантики и семантических отношений в области грамматики. Грамматика определяет семантику, которая без нее была бы слишком общей и, может быть, даже просто предметной и внеязыковой. Но как раз это и значит, что грамматический момент тоже входит в семантику, являясь только, может быть, более общим ее очертанием.

Что касается исключения «концептуалистского» понимания значения, то в самой общей форме с таким отрицанием можно было бы согласиться, поскольку концептуализм не является максимально совершенной теорией языкового мышления и языковой гносеологии. Но Дж. Лайонз понимает под «концепцией» слова вообще его принципиальное значение, а отбрасывать такое значение невозможно. Мы уже раньше видели, что сопоставлять можно только что-нибудь с чем-нибудь, но нельзя сопоставлять те предметы, один из которых считается несуществующим.

Третье отличие теории Дж. Лайонза, а именно опора на контекст, тоже не может вызывать сомнений, потому что слово, взятое вне контекста, действительно, либо очень мало, либо является источником для возможных значений. Здесь нужно сказать, что связь с контекстом все-таки указывает на некоторого рода отношение, характерное для значения, так что понятие «значение» нельзя совсем отрывать от понятия «отношение», как это делал Дж. Лайонз раньше. Правда, то отношение, которое характерно для значения – есть отношение совершенно особого рода. Оно настолько интуитивное и непосредственное, что тот, кто пользуется тем или другим значением слова или комплексом звуков и слов, совершенно забывает все эти отдельные звуки и слова, и для выражения значения они ему совершенно не нужны и могут только разрушить цельность и непосредственность значения. Кроме того, контекст слова хотя и необходим для понимания значения, тем не менее он является слишком общей языковой категорией. Если мы возьмем две фразы: «Я рассматриваю картину» и «Я рассматриваю дом», то общий языковой контекст русского языка после слова «рассматриваю» требует прямого дополнения в винительном падеже. Однако это не значит, что «картина», «дом» и вообще все, что я рассматриваю, есть обязательно одно и то же. Контекст говорит здесь только о прямом дополнении, и в этом отношении он весьма глубоко определяет нам значение данного глагола. Но полного и окончательного определения данного глагола в смысле его дополнения контекст не дает. Поэтому, как ни велика роль контекста для значения слова, она все-таки не сводится на ту или иную систему контекстуальных отношений. Тут Дж. Лайонз немножко подзабыл свое же собственное учение о том, что во всяком значении слова всегда есть какой-нибудь свой, ни на что другое не сводимый, интуитивный элемент, хотя бы и самый общий, но всегда интуитивно ясный.