Это определение Л.В. Щербы не имеет ничего общего с определением И.И. Ревзина. Но и в более поздних работах Л.В. Щерба тоже подчеркивал смыслоразличительный характер фонемы. Однако сам И.И. Ревзин пишет: «Мы уже не сможем в дальнейшем определить „фонему“ как мельчайшую единицу, служащую для смыслоразличения» (с. 22). Как же он может после этого думать, что определение Л.В. Щербы «практически совпадает» с тем, что «предусмотрено» его «моделью» (с. 25)?
Не вносит ясности в дело также и солидаризация И.И. Ревзина с московской фонологической школой, поскольку автор книги пишет: «Мы дали определение не для фонемного ряда в понимании Аванесова, а построили некоторый формальный аналог этого понятия» (с. 26). Ссылается автор книги и на работу П.С. Кузнецова «Об определении фонемы», но опять-таки совершенно не использует того морфематического определения, о котором говорит П.С. Кузнецов (с. 20). Приводится вдруг и определение Джоунза: «Если два звука языка могут встречаться в одной и той же позиции по отношению к окружающим звукам, то они, по определению, относятся к разным фонемам» (с. 22).
Наконец, при определении парадигматической модели (с. 27 – 28) автор книги просто прибегает к составлению разных классов звуков с точки зрения того или другого артикуляционного принципа. И это тоже называется у него звуковой моделью. Другими словами, при конструировании модели он вовсе не возвращается к тому оригиналу, т.е. к тем реальным звукам речевого потока, ради упорядочения которых только и стоило выдвигать учение о звуковых моделях. Автор книги остается, следовательно, в рамках различного комбинирования того, что Н.С. Трубецкой называл звуками языка в отличие от звуков речи. Такой метод, в крайнем случае, можно назвать методом структур, но никак не методом моделей, так как если всякая модель является в некотором смысле структурой, то далеко еще не всякая структура является обязательно моделью. Для модели нужен тот или иной оригинал, тот или иной первообраз, та или иная отражаемая в сознании действительности. Но автор книги нигде и ничего не говорит о теории отражения.
Если в целях установления ясности проследить высказывания И.И. Ревзина фразу за фразой, то можно установить очень много разных тенденций при определении фонемы, т.е. определение это постоянно у него колеблется и лишено всякой ясности. Определение через пограничные паузы, определение при помощи неоднородных и релевантных признаков, определение через смыслоразличение при помощи методов ассоциативной психологии, солидаризация с московской фонологической школой и морфематическое понимание фонемы, позиционная независимость фонемы, определение фонемы при помощи разнообразной группировки ее признаков, – вся эта путаница в определении фонемы так же случайна и разбросана, как и приведенное выше определение модели. Нас не нужно понимать в том смысле, что звук речи, фонема и звуковая модель есть одно и то же, и сама эта терминология не имеет никакого смысла. Наоборот, при современном состоянии лингвистики невозможно не пользоваться этим различением и этой терминологией. Однако в анализируемой нами книге все это различение и вся эта терминология даны в спутанном и неточном виде.
Гораздо яснее определение фонемы дают другие советские лингвисты. Мы можем привести, например, работу А.А. Реформатского «Проблема фонемы в американской лингвистике»[8], где, кроме изложения американской лингвистики, дается на с. 134 – 139 довольно подробное и вполне ясное изложение вопросов о сущности фонемы и, между прочим, с учетом социального содержания этого понятия, в то время как об этом социальном содержании во всей книге И.И. Ревзина нет ни одного слова. Яснейшее определение фонемы находим мы также и у Н.С. Трубецкого[9], который весьма удачно критикует разные другие определения фонемы и, несмотря на отделение фонологии от фонетической стилистики, тоже не чуждается весьма важных принципов социального понимания предмета. Разделение между звуками языка и звуками речи, признаваемое им вслед за де Соссюром, является у Н.С. Трубецкого основанием всей фонологической системы и он везде охраняет ее от путанности и неясности. Весьма ясное понимание фонемы, к тому же в контексте правильного сопоставления фонемы с морфемой и фонемным рядом дает Р.И. Аванесов в своей статье «Кратчайшая звуковая единица в составе слова и морфемы»[10]. Для тех, кто хотел бы начать изучение математической лингвистики и, в частности, теории фонемной модели, нужно начинать читать не книгу И.И. Ревзина, содержащую разбросанные, противоречивые и путаные материалы, но очень ясную и простую статью Р.И. Аванесова.
Наконец, и сам И.И. Ревзин в других своих работах рассуждает о фонеме гораздо более ясно. Так, по поводу статьи П.С. Кузнецова «Об основных положениях фонологии» И.И. Ревзин, стоя на этот раз на морфематической позиции, рассуждает весьма вразумительно и вносит в понятие фонемы П.С. Кузнецова вполне ясное и допустимое упрощение[11]. К сожалению, анализируемая нами книга И.И. Ревзина о моделях в языке этой ясностью не отличается. Вернемся к анализу этой книги.
В отношении фонологии возникают некоторые сомнения и независимо от книги И.И. Ревзина, тем более что этот автор нисколько не рассеял этих сомнений, а, наоборот, сделал их еще более заметными.
Дело в том, что возникает даже такой фундаментальный вопрос: можно ли без всяких оговорок относить фонологию к языкознанию и считать ее частью этой науки. Если придерживаться того мнения, что фонология занимается звуками как таковыми, решительно отвлекаясь от всякой их семантики, то такая фонология, хотя она и обладает полным правом на существование, совсем не имеет никакого отношения ни к языку, ни, следовательно, к языкознанию. Ведь язык вовсе не есть только одно звучание, а иначе гром или свист ветра, тоже были бы предметом языкознания. Если фонология строится как часть языкознания, то она вырастает на той логической ошибке, которая обыкновенно называется petitio principii. Ошибка эта заключается в том, что для доказательства какого-нибудь тезиса используется этот же самый тезис, но только в завуалированной форме. Фонология хочет обойтись без физической, физиологической, психологической и социально-исторической основы звучания, относя это к той науке, которая обычно называется фонетикой или исторической фонетикой. А тем не менее свои материалы она черпает только из этой же самой основы. Получается так, что физиология акустики звуков, с одной стороны, не имеет никакого отношения к фонологии; а с другой стороны, те фонемы, которыми занимается фонология, являются не чем иным, как теми же самыми звуками фонетики, но только получающими другую характеристику.
Отрыв звука от организма слов естественного языка происходил еще у младограмматиков и в школе Ф.Ф. Фортунатова. И эту фетишизацию звука блестяще вскрыл В.В. Виноградов. Но даже и у Фортунатова все же дело не доходило до полного отрыва звука от слова, так как Фортунатов, по крайней мере теоретически, считал себя языковедом и в идеале стремился к изучению цельного слова. Фонология же, принципиально исключая всякую семантику, должна либо строиться вне всякого языкознания, либо считать себя частью языкознания, но только на основе petitio principii. Есть и третья возможность, на которую едва ли пойдут фонологи, – это считать фонологию частью языкознания, но без опоры на традиционное языкознание; тогда фонология оказывается той же самой фонетикой, только изложенной более сложно и точно.
Подобного рода сомнения возникают вообще при изучении работ по фонологии. Возникают они и при изучении фонологии И.И. Ревзина.
Понятие модели применяется также и в области грамматики, не только фонологии. Однако путаница здесь настолько велика, что грамматическим моделям должно быть посвящено специальное исследование. Сейчас же мы ограничимся только подведением итога тех наблюдений над математической лингвистикой, которые мы сделали в предыдущем.
