– Дурак! – ответила тетя. – При чем тут слух?! Его же там будут учить играть, а не слушать!..

Запомнилось и то, что мне однажды рассказал Лёдя, подслушав диалог двух стариков в городском саду: «Ну, что нового в газетах?» – «В этом году Сумской гусарский полк проведет лето ув Чугуеве, а Чугуевский гусарский полк – ув Сумах». – «А зачем? Какая в их разница?» – «И невжели ви не знаете?! Сумской носит доломан синий, а чахчары – бруки – красные! А чугуевский – доломан красный, а чахчары синие». – «Непонятно… Зачем было гонять столько людей, когда можно просто поменять их штанов?!»

Обычно мы с Лёдей гуляли по Приморскому бульвару. Однажды сели на скамейку и оказались возле группы почтенных стариков, один из коих вслух читал газету. Я услышал:

– Новости с Парижу. На ирадроме ля Бурже летчик Пегу сделал в воздухе четыре мертвые петли!

После паузы один из стариков спросил:

– А для евреев это лучше или хуже?…

Едва сдерживая смех, мы с другом поспешили перейти на другую скамейку…

…Он втягивал меня в игру. Я увлекался, и мы начинали импровизировать, изображая попеременно то врача, то пациента. Вот, скажем, врач (Утесов), щупая пульс, смотрит на часы больного, которые интересуют его явно не с медицинской точки зрения.

– Швейцарские? – спрашивает врач.

– Швейцарские, – отвечает больной.

– М-да… Я мог бы вас и не спрашивать. Это видно за десять километров. А скажите, пожалуйста, больной, туфли у вас, как я погляжу, тоже… да?

– Нет. Туфли не швейцарские.

– А чьи же?

– Чехословацкие.

– Все-таки! А пиджак?

– Гэдээровский.

– М-да… Так я и думал.

Тут врач погружается в глубокое раздумье и после паузы восклицает с возмущением:

– Так на что же вы жалуетесь?!

…Через год после конкурса артистов эстрады он приехал в Ленинград. Я встретил его на вокзале. Мы обнялись. Мы были уже приятели. (Впрочем, я никогда не мог перейти с ним на «ты»: всю жизнь он говорил мне «ты», а я ему – «вы», и считал это в порядке вещей, несмотря на то что он неоднократно предлагал мне «бросить церемонии».)

– Ты можешь сделать для меня одно одолжение? – спросил Утесов, как только вышел из вагона.

– Почему только одно?! – ответил я ему в тон. – Сколько надо, столько и сделаю.

– Но я прошу тебя только об одном одолжении. Правда, это не столько одолжение, сколько жертва. Боюсь, ты на нее не пойдешь.

– Если только в моих силах, – сказал я, разведя руками: мол, чего не сделаешь ради друга.

– Начинается! – воскликнул он с ироническим пафосом. – Я тебя еще ни о чем не успел попросить, а ты уже выдвигаешь условия. Что значит «в моих силах»?! Я тебя сразу предупреждаю: это выше твоих сил.

– Что вы имеете в виду?

– Какая разница! Ты уже все сказал. Мне все ясно.

– Нет, вы, пожалуйста, скажите прямо. Вы же знаете: я все готов сделать для вас.

– Готов! – передразнил Утесов. – То, о чем я собирался тебя попросить, ты бы ни за что не сделал. У тебя нашлись бы тысячи отговорок, я бы расстроился, и наши отношения дали бы трещину. Спрашивается: кому все это нужно?! Конечно! Я тебя вообще ни о чем просить не буду. А тем более о таких жертвах, на которые ты просто не способен. Хотя то, о чем я собирался тебя попросить, в сущности говоря, пустяк.

– Послушайте, – сказал я, – может быть, хватит интриговать? Я даю вам честное слово, что сделаю все. Во всяком случае, вы меня уже довели до такого состояния, впадая в которое люди не знают пределов.

– Действительно довел? – деловито осведомился он и бросил на меня испытующий взгляд. – Тогда слушай. Я прошу тебя бросить все свои дела и провести этот день со мной…

И мы бродили до позднего вечера по городу, который стал родным не только для меня, но и для него…

…Вот какую совершенно фантастическую историю рассказал мне мой друг и соратник Леонид Осипович Утесов. Излагаю ее от первого лица, так как косвенно в ней замешан.

– Когда мне исполнилось 50 лет, – начал Утесов, – то я решил впервые для профилактики и поддержания физической бодрости сделать себе массаж предстательной железы. В санатории, где я пребывал во время моего летнего отпуска, уролога не было, и мне дали направление в городскую поликлинику. Там в регистратуре я получил квиток в урологический кабинет. Постучал в дверь кабинета. Услышал голос: «Входите».

Прямо передо мной – открытое окно. Безоблачное голубое небо. С наружной стороны окна сбоку виден обращенный в сторону улицы посеребренный полукруг молчащего уличного репродуктора. Посреди кабинета длинная, покрытая простыней лежанка, напоминающая гладильную доску. А под окном – фигура врача, сидящего за письменным столом и что-то сосредоточенно пишущего. Я подал ему квиток, который он, не глядя, положил в сторону и продолжал писать. Это продолжалось довольно долго. Наконец он мельком взглянул на полученную от меня бумажку и, продолжая свою письменную деятельность, не поднимая головы, сказал:

– Снимите штаны, трусы и примите коленно-локтевое положение. И встаньте вон туда.

И он махнул рукой в сторону лежанки.

– Какое положение? – спросил я, не будучи специалистом в области медицинской терминологии.

– Ну неужели непонятно? В быту это называется «встаньте раком», – несколько раздраженно ответил врач.

И продолжал писать.

Я выполнил его указание, встав в эту позу лицом к окну, а он продолжал свое кропотливое занятие. «Годовой отчет, что ли?» – подумал я.

И тут начались неожиданности. В кабинет без стука стали заходить медсестры, санитарки, еще какие-то мужики, – очевидно, в регистратуре им рассказали, кто этот пациент. Заходили они все по явно выдуманным дурацким поводам, очевидно, желая взять у меня автограф, чего я, вследствие не очень удобной для этого позы, сделать никак не мог.

Наконец доктор закончил свою писанину и, взглянув еще раз на поданную ему мной бумажку, приступил к делу. Надел на палец резиновый наконечник, смазал его вазелином и уверенным движением ввел его в единственное отверстие мужского организма, находящееся в противоположной стороне от головы.

И тут произошло чудо. Синхронно с этим действием вдруг неожиданно включился доселе молчавший уличный репродуктор, и я услышал свой голос, поющий твою песню «Тем, кто в море», причем с середины куплета с таким вот текстом: «Такая наша доля мужская».

Я затрясся от смеха. Удивленный врач спросил, продолжая массаж:

– Что с вами? Что вас так развеселило?

– Видите ли, доктор, это я пою.

– Как так вы? Вы же здесь. А поете не вы, а Утесов.

– А я и есть Утесов.

– Перестаньте морочить мне голову!

Он, прекратив процедуру, обошел меня, посмотрел в лицо и закричал:

– Правда, настоящий Утесов!

И, на всякий случай проверив фамилию в карточке, на которую раньше не обратил внимания, продолжил свое благородное дело с удвоенной скоростью, поминутно восклицая: «Утесов! Ах, это очень интересно!»

Автограф я ему дал, уже находясь в нормальном положении…