Действительно, на следующий же день куплетиста навестил человек, о котором ничего нельзя было сказать, кроме того, что он молодой, осведомился: «Или вы тот, кому следует фрак?» – и вручил его, простецки завернутый в газету «Одесская почта». Последнее наводило на мысль, что фрак никак не мог быть приобретен в магазине готового платья или конфексионе, где приказчики, несмотря на пошатнувшееся время, щегольски упаковывали покупку в пакет из хрустящей оберточной бумаги.

Но не успел еще опомниться новоявленный владелец фрака, как прибыл следующий посланец, за ним еще и еще. И каких только фраков они не приносили: изрядно залоснившийся, но тщательно отутюженный фрак официанта «Лондонской» гостиницы, старинного покроя онегинский фрак, еще недавно, по-видимому, пребывавший в костюмерной одесского Городского театра, респектабельный фрак присяжного поверенного. В конечном счете их оказалось ровно тринадцать, а могло быть четырнадцать, если бы, как говорят в Одессе, между ними наличествовал фрак самого Зингерталя, великолепно сшитый когда-то в мастерской на Дерибасовской угол Ришельевской…

Мне довелось слышать эту историю много лет назад, когда еще были живы немало из тех, о которых теперь имею честь, долг, удовольствие и счастье рассказать, потому что, как с грустью написала когда-то наша землячка Вера Инбер, «они жили, эти люди. Многие из них прошли и скрылись, как будто их ноги никогда не топтали легкие седые травы у дороги», и на Молдаванке музыка не играла.

Больной заходит в кабинет.

– Здравствуйте, Сидор Семенович. Я бы хотел, чтоб вы меня посмотрели.

– А что у вас?

– У меня что-то с ушами.

– А по-моему, у вас что-то с глазами.

– Почему?

– Потому что я не Сидор Семенович, а Марья Ивановна!

– Доктор, у меня редкий медицинский случай. У меня аллергия на женщин.

– Интересно. И как же вы реагируете на женщин?

– Так в том-то и дело, что никак…

– Вы что, курите? Немедленно бросайте! Курение укорачивает жизнь.

– Глупости. Мой дед курит, а ему уже девяносто лет.

– А если бы не курил, ему было бы уже сто!

Врачебный долг платежом красен.

– А что тебя на работе три месяца не было?

– Отдыхал, в горы ездил.

– Три месяца – в горах?

– Нет, в горах я был два дня. Три месяца я был в гипсе.

– У меня юбилей. Пять лет назад в этот день я сделал первый шаг к разводу.

– Да ну? Что за шаг?

– Я женился!

– Здравствуйте. Верочку можно?

– Здесь такой нет.

– А Ирочку можно?

– И такой нет.

– А Олечку можно?

– Нет!

– А Зиночку можно?

– Нет!

– А Танечку можно?

– Скажите наконец, что вам нужно!

– Как что? Мне нужна женщина, которую можно!

Пушкин у Державина.

– Гаврила Романыч! Я стихи написал! Разрешите прочесть?

– Ну давай, только покороче.

– Уж небо осенью дышало…

– Короче.

– Уж реже солнышко блистало…

– Короче!

– (Обиженно.) Короче – становился день! (Плача убегает.)

Новую мазь для лыж изобрели наши мастера. Основу мази составляет скипидар, причем смазывать надо не лыжи.

У телефона Киркоров. Из соседнего помещения слышен стук молотка.

Киркоров. Алло! Алло! Ничего не слышу! Алло! Это Филипп. Что? Да, я сегодня даю концерт. Что? Да, буду работать под фонограмму. А? Не слышу! Я тебе перезвоню, у меня тут пол ремонтируют с утра!

Входит в другую комнату. Там мастер стучит молотком по полу.

Киркоров. Вам еще долго стучать?

Мастер. Так я же только первую доску прибиваю.

Киркоров. Как первую? Вы же весь день колотили!

Мастер. Так я сегодня тоже под фонограмму работаю. (Кладет молоток, а звуки ударов продолжаются.)

Однажды великий русский мастер Левша ухитрился подковать блоху. Благодарное животное после этого смогло не только кусаться, но и лягаться.

Однажды поссорились Кирилл и Мефодий. Так появились три популярные буквы русского алфавита.

У знаменитого американского инженера Генри Форда было три жены и одиннадцать любовниц. Однажды вечером они явились к нему одновременно. Так он изобрел конвейер.

Низкое качество жизни вызывает высокое качество юмора.

У журнала «Фонтан» есть все шансы.

Я сам не хохотал уже сто лет.

Так хочется посмеяться.

Так надоело читать анекдоты.

И в Одессе охота видеть человека, а не тещу, торговку и делового остряка, сидящего на акценте.

Из акцента мы выжали все.

Сэкономим Одессу.

Здесь все гораздо глубже – и хуже, и лучше, чем в наших шутках.

Будем беречь Одессу.

Крохи остались.

Для семян.

1 октября 1997 года

Не знаю, что так пугает многих артистов и музыкантов, которые говорят, что всегда с особым волнением едут выступать в Одессу; но вот почему начиная с далекого тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года ни разу не приезжал в наш город знаменитый скрипач Гутников со своей пианисткой Мещерской, я знаю точно. Они боялись меня.

Впрочем, все по порядку. Я учился тогда в Одесской государственной консерватории! Красиво? А вы как думали?… Это уже потом я стал советским драматургом, а вначале родители все же пытались сделать из меня культурного человека. Желательно скрипача. Правда, мой педагог – профессор Лео Давидович Лембергский сразу распознал безнадежность этих попыток, поэтому во время занятий старался научить меня хоть чему-нибудь полезному для жизни.

– Смотри сюда, мальчик, и запоминай, – говорил, бывало, мой шестидесятилетний наставник мне, восемнадцатилетнему пацану, доставая из своего скрипичного футляра луковицу и яблоко. – Мой дед съедал во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко – и дожил до ста лет. Мой отец съедал во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко – и дожил до ста одного года. Я тоже съедаю во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко, и вот ты увидишь… Хотя ты, конечно же, не увидишь…

Я незаметно посмеивался, и, между прочим, совершенно напрасно. Прошло тридцать лет, а мой профессор по-прежнему съедает где-то в далеком Израиле во время обеда свою зеленую луковицу и свое красное яблоко и уже готовится побить семейный рекорд долголетия, установленный его отцом и дедом, а что касается меня… Боюсь, мне теперь уже действительно нужно сильно постараться, чтобы это увидеть…