Дерибасовская. Горсад. Продают картины. Среди прочего выставлена копия с известной работы Пукирева «Неравный брак». Хозяйка полотна, зажав во рту конец папиросы, обращается к заинтересовавшемуся прохожему:

– Мужчина! Вы пришли мне делать нервы? Туда-сюда крутитесь уже второй день. Хотите взять? Так хоть что-то спросите…

– Нет-нет! Извините… Просто я тоже попал в такую ситуацию.

…Мадам Призмазанова! Вам телеграмма. Но вы не волнуйтесь! Никто не умер!!! До вас едет ваша тетя из Шаргорода. И лично я не знаю, что лучше…

Когда учишь иврит, главное – научиться листать книгу в другую сторону…

Теперь на должности выдвигают не по заслугам, а по отдаче – смотря сколько потом отдашь…

Если я его знаю на рубль, то он меня знает на копеек десять…

– Что, все? Что, уже брать мороженое?

– Уже!!!

– Сколько? По двести грамм белого? Хорошо-хорошо! Понял! Девушка! Принесите, пожалуйста, по двести грамм каждому. Из них по 150 водочки и по 50 мороженого. Вдогонку…

Ты думаешь, у меня не было проколов? Были…

Как-то познакомили одного с одной. Ну, там вообще не было на что смотреть. Буквально все в нерабочем состоянии… Понимаешь?

А вот ему она подошла. Ну, а он ей как раз нет. И все!

Короче, так и так, а она – ни в какую. Билась, как в последний раз в предпоследний день. Даже моя Дуся не могла помочь. Моя Дуся не могла!!! Догоняешь?!

Короче, голый номер.

И что ты думаешь? Он взял инициативу на себя. Подошел на людях: «Я согласен. Нет так нет… Но давай на минуточку зайдем в соседнюю комнату»…

И вот, когда они уединились, он тут же снял штаны: «Дура, смотри сама, от чего ты отказываешься…»

И что? Они поженились и живут душа в душу! А сколько времени потеряли зря…

Дело было так. Летом литературный музей получал заказы на лекции в санаторных клубах. «Пушкинская» тема пользовалась спросом, но в особом курортном варианте. Дабы не мучить публику, разомлевшую от моря и солнца, академизмом, я изобрела лекцию под названием «Лирические героини одесского года». Амалия Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова, посвященные им стихи, легкие исторические анекдоты из истории одесского общества пушкинской эпохи – все вместе сплеталось, как мне казалось, в непринужденную болтовню о несомненной классике, благосклонно выслушивалось публикой в самую ужасную жару, и я радостно проводила эти часы в курортной зоне от Аркадии до Золотого Берега вместо того, чтобы изнывать в духоте центра.

И вдруг… Завершив свои речи под привычные аплодисменты, я спросила, есть ли вопросы и замечания, – ну зачем это мне понадобилось? Наверное, неохота было нырять в жару из прохладного, затененного до сумеречности зала.

И он встал в третьем ряду (всего-то было заполнено рядов пять), светловолосый худощавый человек с суровым лицом, но что была суровость этого лица по сравнению с разгневанным голосом, который обрушил на меня вопрос: «Как вы могли сказать о Пушкине такое?!»

Не побоюсь банальности – я похолодела, я не могла вообразить, что такое? Рука заведующей клубом, которая уже уверенно выводила на моей путевке привычное «лекция прочитана на высоком…», замерла… Публика, направившаяся к столовой, замерла тоже и уставилась с крайней заинтересованностью.

«Это же сам Пушкин! А вы такое о нем!» Он кипятился не на шутку, и не помню уже, как через этот каскад возмущения пробился мой вопрос о причине: «В чем дело? Ради бога, что не так?»

«Как это что?! Вы сказали, что за целый год у Пушкина было всего три женщины! Три! За год! У Пушкина! Да у меня на сколько больше бывает! За год-то! А это ведь Пушкин! Наша слава! Классик…»

«Вы понимаете, я ведь не говорила о любовных связях, их было больше, намного, но – знаете – на лекции… я только о тех, кто вдохновил на стихи, а так, конечно, больше, гораздо больше, тем более Одесса, вы же понимаете…» Народ вокруг толпился (кажется, на лекции их было меньше) – внимание, молчание…

Мой оппонент кивнул, согласился как-то неожиданно сразу: «Да, которые вдохновляют – этих меньше, да, у меня тоже намного меньше, а это тем более Пушкин. Благодарю».

Народ разочарованно потянулся к выходу вслед за мятежником, кто-то ему в спину сказал уважительно: «Инженер… из Харькова…» Заведующая клубом зачеркнула начатую строчку и написала: «Лекция вызвала повышенный интерес аудитории». А я с тех пор твердо помню, что «Пушкин» – это действительно наше «все».

Перенес операцию по перемене пола. Заодно стены побелил. Вот, лежу, гляжу в потолок: надо бы и его…

Нет, нравится мне маленькая соседка: боевая, ничья. Жаль, заварка кончилась – посидели бы, чайку попили.

Всю ночь два ежа топотали на чердаке. Да так деловито, шумно. То ли ремонт делали, то ли большую уборку. А может, разводятся, имущество делили. Вообще мне ежи нравятся: спокойные такие, нешумные соседи. Только вот топочут иногда… Да я все равно не спал – не хотелось что-то.

Купил водки. Российской. А на этикетке по-украински. Какой-то прямо Севастополь.

Под утро долго снились цифры – немного, штук шесть, – и слегка раздражали. Проснулся, записал, чтоб не забыть. Оказалось, номер моего рабочего телефона. Теперь понятно…

Что-то давно я не женился…

Раньше думал, что победа все же важнее участия. Сейчас наоборот: все чаще хочется участия – простого, человеческого. Какие уж там победы…

Соседка подарила наручный компас. Теперь всегда могу узнать курс доллара! Хотя зачем, собственно?

Принесли повестку: «Настоящим предлагаю…» Это я-то настоящий? Смешно! Перечитал «Повесть о настоящем человеке». Повестку выбросил.

Странная она, моя маленькая соседка: пригласил ее на чашечку кофе с коньяком. «Сейчас», – говорит. Через пять минут заходит с подносом таким небольшим, а там – чашечка с кофе и коньяк в малюсенькой рюмке. Утверждает, что так привыкла. И от лимона отказалась, хотя конфету для дочки взяла. Самую маленькую.

Ежи уже неделю не топочут, я даже соскучился. Старушка давешняя зашла – заплаканная: пропали три ее любимых котенка, ангорских. А у меня вот ежи что-то затихли… Поднялся со старушкой на чердак – нашлись! Там они все, спят: ежи – клубочками, котята – калачиками. Подстелили аккуратно газету «Моряк» за август восьмидесятого года – и спят.

Похоже, простудился. Вдруг стишок сочинился: