Если же обратиться к истине, эта Цирцея была красивая блудница[1004] — потому и названная дочерью солнца, — которая, увлекая людей к похоти, заставляла проститься со здравым смыслом и осмотрительностью, уподобляя их зверям по безобразию пороков. Ведь человека, зараженного пороками, следует называть скорее зверем, чем человеком, как говорит Боэций в «Утешении»[1005], а особенно если он заражен пороком сладострастия и обжорства: эти два порока следуют один за другим, как утверждает Агеллий в «Аттических ночах»[1006]. Буквальный смысл таков, что Руфин полюбил Цирцею, то есть плотскую похоть и разнузданность, которая превращает человека в осла и свинью. Ведь осел — животное похотливое, а свинья — прожорливое, и потому Руфин неохотно слушал своего друга Валерия, который говорил ему правду и пытался склонить к чистоте и стыдливости.

Там, где: Подают тебе медвяную отраву, Валерий снова обвиняет Руфина в неразборчивости, ибо тот не умеет различать здоровое питье и ядовитое, и намекает на историю о царе Седекии, которого царь Вавилонский взял в плен, привел в Вавилон и там вверг в темницу. Однажды царь Вавилонский, устроив празднество богам своим в благодарность за дарованную ему победу над врагами, после трапезы велел ввести царя Седекию в чертог и поместить подле других пленников, тоже туда приведенных. Царь приказал подать ему питье, изысканное, но действующее на желудок как слабительное: тот выпил, и вскоре его желудок прямо перед всеми позорно опорожнился. Униженный (confusus) перед всеми, Седекия был отведен обратно в темницу, где через несколько дней умер от стыда[1007]. Эту историю Валерий, как я сказал, напоминает, желая сказать, что кравчие Вавилона, то есть смешения (confusio)[1008], подают Руфину медвяную отраву (toxicon), то есть дают ему совет жениться, каковой совет кажется сладким, ибо он приятен поначалу, но напоследок постыдно убивает. Заметь, что toxicon — это греческий винительный падеж: где у нас винительный кончается на -um, там у греков — на -on. Он называется toxicon, как бы toxicum, от тиса (taxus), ядовитого дерева, тень которого, как говорят писатели, для людей смертоносна[1009].

Заметь также, что змий (coluber) — это пресмыкающееся, чей яд своей могучей силой убивает льва, однако этот змий бежит от оленя. Валерий хочет показать, что плотское удовольствие убивает сильных и смелых, подобно львам, но бежит от тех, кто страшится опасности погибнуть. Отсюда стихи:

Заметь: рана, что тяжелее всякого териака, есть рана неизлечимая, ибо териак — это сильнейшее средство против яда, и потому отрава или ядовитый укус, который не лечится териаком, следует считать неизлечимым, — и таков яд похоти. Что за средство представляет собой териак, среди врачей хорошо известно.

Там, где: У твоего желания много и т. д., он снова порицает Руфина за неумеренную страсть и говорит, что Руфин больше любит потаковников желания, которых много и которые красноречивы, чем глашатаев истины, коих мало и которые лишены красноречия, и по этой причине Руфина тошнит, то есть он отвращается от любви[1011] к другу своему Валерию и его совету. Заметь, что тошнота есть недуг желудка, происходящая от чрезмерного наполнения этого органа, и поскольку Руфин был сыт отговорами Валерия, тот и говорит, что Руфина тошнит от его любви.

Там, где: Осуждается глупый голос и т. д., Валерий ради порицания и наставления Руфина упоминает историю о спасении римлян благодаря гусиному предостережению. Галлы, желая тайно и скрытно захватить Капитолий, были замечены и застигнуты гусиным гоготом, и таким образом римляне благодаря гусю были спасены от ловушки. Об этом спасении Капитолия благодаря гусиному крику и гоготу говорит Овидий во второй книге «О превращениях»:

Ведь эта птица лучше всех животных воспринимает приближение человека по запаху, как говорит Александр в первой книге «О природе вещей», гл. 68, взяв это у Плиния в X книге[1013]. Валерий хочет сказать, что, как гусь, гогоча правду, был важнее городу Риму, чем пение лебедей (olorum), склоняющих к отрадным утехам, из-за вышедшей из этого большей пользы: ведь город Рим благодаря гусю был спасен от пожара, от разграбления сокровищ, от истребления сенаторов, и потому крик гуся был много приятней, чем пение лебедя, — так и Руфин должен был выше ценить дружеское и полезное, хотя и простое, наставление Валерия, чем любезное красноречие других, кои советовали ему жениться, ибо этот брак был для Руфина гибельным. Однако Руфин поступил наоборот, как делают глупцы, осуждающие голос гуся и приемлющие сладостную песнь лебедя. Заметь, что olor по-гречески — то же, что cygnus (лебедь) по-латински; происходит это слово от olon, то есть «все», потому что лебедь весь в белых перьях, как говорит Исидор[1014].

Там, где: Страстью своею ты весь пламенеешь и т. д., Валерий снова порицает Руфина за его неосмотрительность насчет своей похоти и ее утоления. Валерий говорит, что Руфин обманут, ибо у него есть глаз только для начала и главы[1015] похоти и Венериной услады, но не для середины ее и не для конца; поэтому он здесь проводит сравнение между плотской утехой и оным троевидным чудовищем, о котором обыкновенно упоминают поэты. Ведь Химера — это троевидное чудовище, как представляют ее поэты; Вергилий в шестой книге «Энеиды» изображает ее как адское чудовище. Ее представляют как льва в передней части, с брюхом козла и змеиным хвостом, согласно этому: «Спереди лев, посредине коза, змея в нижней части»[1016]. В моральном смысле под этим чудовищем следует понимать плотское удовольствие и венерино дело. Ведь у сладострастия — пыл в начале, смрад в самом действии и угрызение в конце, ибо за похотью всегда следует раскаяние и укус совести, как говорит Боэций в своей книге «Об утешении»[1017]: «Что мне говорить о наслаждениях, коих желание полно тревоги, а утоление полно раскаяния?.. Всякий, кто захочет вспомнить о своих наслаждениях, уразумеет, что исход их печален».

Там, где: Очарован Улисс и т. д., Валерий ради наставления Руфину, чтобы тот склонился избежать брака, приводит историю об Улиссе и смертоносном пении Сирен. История такова: по взятии Трои Улисс, возвращаясь в Грецию на корабле и замечая, что он приближается к обиталищу Сирен, тотчас велит своим сотоварищам заткнуть уши смолой и воском, чтобы не услышали их пения и не очаровались, очарованные — не обманулись, обманутые — не потонули или иным образом не погибли. Себя самого он велел привязать к корабельной мачте, чтобы сам, услышав сладостную мелодию, не разнежился душой и не повлекся к погибели. Говорится, что Улисс дал себе силы и стянул себя путами доблести, поскольку добродетель мудрости заставила его так сделать. Заметь, что благозвучье (symphonia) здесь употреблено в смысле гармонического согласия и созвучия; это слово состоит из syn, то есть «со-», и phonos, то есть «звучание», отсюда symphonia, то есть «созвучие». Заметь также о Сиренах, что согласно Исидору, «Этимологии», кн. XI, гл. 3[1018], «Сирен, как их изображают, было три, они отчасти девы, отчасти птицы, с крыльями и когтями. Одна из них пела, другая играла на свирели, третья на лире. Корабелов, очарованных их песнями, они увлекали к кораблекрушению». Как говорит Исидор, эта басня на деле описывает гибельность сладострастия; эти Сирены были блудницы и другие женщины, доводившие людей до смерти и погубления. У них есть крылья и когти, так как любовь, по словам Исидора[1019], летает и ранит. Эти Сирены обитают в морских волнах, так как ввергают своих, то есть преданных сладострастию и плотской похоти, в опасность духовного потопления.