Видя юношу, обещавшего стать добрым и крепким, он или коварно убивал его, или, памятуя о своей безопасности, калечил, чтобы тот не вырос сильным мужем. Внезапно достигнув верховенства, он говаривал: «Я никого не убиваю, но притупляю Уэльсу рога, чтоб матери не повредили[420]». Его племянник, Лливарх, мальчик с добрыми задатками, статный и красивый, во многом преуспел и являл многие приметы мощи и доблести; предвидя его величие, король устрашился за себя, но, несмотря на многие обольщения, ловил его впустую. Долго искав, находит он мальчика в безопасном месте, где тому не нужно было за себя бояться, и молвит: «Скажи мне, милый, отчего ты сторонишься и избегаешь меня, надежнейшее для тебя и твоих убежище? Позоришь ты и себя, и весь род свой, и ничем не искупить бесчестия, которое ты им приносишь, кроме одного: чтобы нас с тобою, соединенных по крови, сочетало и приязненное общение; а если ты чего боишься, я дам поручителей, каких тебе угодно». Мальчик на это: «Хочу, — говорит, — поручителем Хоэля, которого ты велел тайно удавить, когда он исполнял твое приказание; Ротерика, которого ты, целуя и обнимая, вероломно зарезал ножом; Феодосия, которому, когда он с тобою гулял и беседовал, ты подставил ногу и столкнул с отвесных скал; Мейлина, твоего племянника, которого ты тайно поймал в ловушку и, отягчив его цепями, довел до смерти в темнице», и так напомнил ему многих других, им погубленных.

Среди всех его беззаконий было, говорят, одно дело благородное и честное. В свою пору он был столь тягостен и пагубен своим соседям, что король Эдуард, правивший тогда Англией[421], был вынужден или молить за своих людей, или вступаться за них с оружием. Отрядив послов с обеих сторон, они беседовали, разделенные Северном: Эдуард был на Ост-Клиффе, Лливелин на Бичли. Посланцы сновали туда и обратно в челнах; обменявшись несколькими сообщениями, владыки надолго заспорили, кому из них надлежит перебираться на другой берег. Переправа была трудна из-за бурных волн, но спор был не по этой причине. Лливелин ссылался на свое старшинство, Эдуард — на их равенство; Лливелин — что его народ отвоевал всю Англию вкупе с Корнуоллом, Скоттией и Уэльсом у гигантов[422], и объявлял себя их наследником по прямой линии, Эдуард — что его предшественники отняли эту землю у ее отвоевателей. После долгой ссоры Эдуард вошел в лодку и поспешил к Лливелину. В этом месте Северн в милю шириной. Увидев и узнав короля, Лливелин сбросил свой пышный плащ (ибо он готовился явиться при народе), вошел в воду по грудь и, сердечно обнимая челн, молвил: «Мудрейший король, твое смирение победило мою гордыню, твоя мудрость одолела неразумие; ты поднимешься на шею, которую я, глупец, поднял против тебя, и так ступишь на землю, благодаря твоей кротости ставшую нынче твоею». И, взвалив его себе на плечи, он усадил его на своем плаще и, соединив руки, принес ему оммаж.

Таково было блистательное начало мира, но по обыкновению валлийцев он соблюдался до первого случая навредить. Это дало мне повод ответить притчей блаженному Томасу, в ту пору канцлеру господина моего короля Генриха Второго[423]. Он спросил меня, поскольку я жил на валлийских рубежах, какова их вера, то есть верность, и насколько можно им доверять. Я ему: «Рыцарь Франкон, изгнанный из Германии, жил в Галлии. Идя Биэрским лесом, увидел он короля Людовика, Карлова сына[424], сидящего в одиночестве на камне; его слуги настигли оленя и, завидев другого, пробегающего мимо, покинули короля и кинулись за оленем. Рыцарь хотел заговорить с ним, но не знал, кто это, и, обратившись к нему, спросил, где король. Людовик, не желая себя открывать, говорит: „Скоро будет здесь”, и когда рыцарь начал спешиваться, король поднялся и держал ему стремя с другой стороны, как это обычно делается, чтобы седло не съезжало. Видя, что рыцарь препоясан длиннейшим мечом, он попросил показать ему. Дивясь величине и красоте меча, который король держал обнаженным, он, забыв о своем намерении не открываться, повелительно молвил: „Принеси мне камень, я сяду”. Франкон, побоявшись меча, принес камень и потребовал клинок назад, а взяв его, сказал: „Отнеси камень на место”. Король, видя поднятый меч, устрашился и отнес. На этом примере я вам показываю верность валлийцев: пока вы держите меч, они повинуются, когда сами его возьмут — будут приказывать. Но чтобы вы знали, чем кончилось дело с Франконом: король, когда его люди воротились, удержал рыцаря, который в испуге пустился было прочь, вознес его великими похвалами, рассказал своим, как смело и остроумно тот заставил его отнести камень, и дал ему в наследие Крепи-ан-Валуа»[425].

В грабеже и краже — слава валлийцев, и так им мило и то и другое, что будет попреком сыну, коли отец умрет не от раны. Поэтому мало кто доживает до седин. Есть там присловье: «Смерть в юности или нищета в старости», то есть пусть каждый кидается к смерти, чтобы в старости не побираться.

XXIV. О КОНАНЕ БЕССТРАШНОМ[426]

Конан Бесстрашный, прозванный так, потому что никогда не знал боязни, грабитель и вожак разбойников, желая ограбить рыцаря, жившего над Северном в Гламоргане, мужа отважного и богатого, вышел в одиночестве из леса, что господствовал над всей областью, в лесу же спрятал большой отряд, устроив безвредному вредоносную засаду. Когда же под вечер он увидел, что другой рыцарь поспешал к дому вышеупомянутого рыцаря, что он выслал вперед пажа и был принят как гость, Конан вернулся к сотоварищам и сказал: «Этого человека, которого мы затеяли обобрать, надобно оставить с миром, ибо он оказал гостеприимство рыцарю, просившему о том во имя милосердия, как у нас в обычае, и в его лице оказал гостеприимство Богу, против Которого всякий бой неравен[427]». Сыплются при таких словах на него отвсюду ужимки и насмешки: «Ба! как справедливо зовут его Бесстрашным!» и другие попреки в этом же роде. Предпочитая смерть обвинениям в малодушии, он последовал за остальными, и в предрассветный час они подошли к дому рыцаря. Подымаются на них псы, кои при виде множества людей, как обычно, выбегают со двора и лают снаружи. Гость лежал в зале под большими окнами, подходящими близко к земле; по лаю он понял, что подступила большая сила; в спешке и молчании набрасывая на себя кольчугу, держа копье в руке, он стоит посреди зала против окон, прислушиваясь, и слышит толпу, хотя они и пытались не шуметь. И вот племянник Конана, украдкой открыв окно, заносит ногу, чтобы войти, но рыцарь тотчас вонзает ему в сердце копье и отбрасывает его назад. Брат его, думая, что тот отпрянул от страха, с бранью его обходит, и тот же рыцарь его отражает, нанеся такую же рану. Тогда Конан, забрав мертвых, поспешно отступает, говоря своим людям: «Я знал, что Бог внутри; я знаю также, что Иуда Маккавей, сильнейший из воителей Божиих, сказал: „ Не во множестве войска победа на брани, но от небес бывает сила”[428]. Посему я боялся учинять это нападение, и не преминул Господь отмстить кичливые попреки на моих племянниках».

XXV. О ВОРЕ ХЕВЕСЛИНЕ[429]

Хевеслин из Северного Уэльса, носивший уздечку на шее и шпоры на поясе, получил пристанище в Южном Уэльсе в доме Траера. После трезвого и скудного ужина они долго сидели в молчании, и вот он говорит Траеру: «Вы все дивитесь, однако из уважения к нашим обычаям никто не спрашивает, кто я и откуда. Но коли всем вам хочется это знать, я из северной части Уэльса, а в южные края меня привлекла молва о чистокровной кобыле, которую человек, живущий на границе наших и ваших земель, стережет так усердно, что вот уже целый месяц тщетны мои засады и пусты мои усилия, хотя эти вот приметы, уздечка и шпоры, у меня всегда спрятаны, как оно следует». Засмеялся Траер и ответил: «Воистину, заслуженно и справедливо наши называют ваших боязливыми и мешкотными. Любой из наших предпочел бы ради славы быть схваченным за дерзким, хотя и безрассудным, воровством и в горьких муках с жизнью проститься, нежели в вялой праздности канителиться целый месяц с драгоценной добычей; гляди, какой ты убогий лентяй, — даже не краснеешь, когда признаешься в таком позоре! Скажи мне, кто хозяин этой кобылы, где и как ее стерегут, и обожди меня с моей женой и детьми до третьего дня с моего прихода на место: или ты услышишь, что я славно умер, или, тебе на удивление, я ворочусь с добычей». Тот ему: «Много мы слыхали дерзкого самохвальства от ваших людей, которое кончает, как росток тамариска, обращенный в веник. Известный тебе Кадолан, сын Утера, владеет этой кобылой в Геллигаре[430]. Днем она пасется посреди его рати, ночью стоит в дальнем углу его дома, так что все домочадцы лежат между ней и единственной дверью, а четверо лучших слуг, чтобы стеречь ее вблизи, — между нею и огнем на бракане[431], то есть отменном ковре; и если ты доставишь мне его вместе с кобылой, будет десять коров платой за кобылу и пять — за бракан». Траер хватает уздечку и шпоры, и хотя в Уэльсе пойманного вора обыкновенно не задерживают и не выкупают, но немедленно карают смертью, он спокойно готовится к делу близ указанного жилья, найдя, что дело обстоит именно так, как он слышал. Первую ночь он стоит подле дома, насторожив уши и не смыкая очей. А ночь была подходящая для его затеи — беззвездная, темнее некуда. Выждав свой час, он проделал ножом отверстие возле двери, запустил туда руку и отпер себе, так бесшумно, как смог. Распахнув дверь, он прокрался к кобыле и отвязал ее. Заметив тех четверых, что спали на бракане, он в своем кипучем удальстве осмелился крепко привязать бахрому бракана, длинную и прочную, к кобыльему хвосту, и поволок этих четырех прямо через большой огонь, что скрывался под золою, вон из дверей, и оставил вконец оторопевшими. Поднимается крик; вся рать пускается за ним, ведомая лишь искрами, что неслись от бракана. Но он, затушив их, вернулся домой невредимым, отдал лошадь и бракан, получил коров и снискал для себя и своих людей, насколько это было в его власти, славу за свое дерзкое обхождение с северянами.