Молвив это, рыцарь спешно удалился, пресвитер же целую неделю тяжело болел. Потом, начав выздоравливать, он отправился в Лизье, изложил все по порядку епископу Жильберу и получил от него нужные лекарства[900]. После этого он прожил в добром здравии около 15 лет, и я слышал из его уст то, что предал письму, и многое другое, изглаженное забвением, и видел лицо его, поврежденное прикосновением ужасного рыцаря. Я написал это для наставления читающих, дабы укрепились в добре праведные и удалились от зла порочные. Теперь я вернусь к тому, о чем начал говорить.

ДЕЯНИЯ АНГЛИЙСКИХ КОРОЛЕЙ[901]

Но вернусь к Риму. Гражданин этого города, юноша по возрасту, богач по имению, высокого рода сенаторского, недавно женился и, созвав своих товарищей, учинил пышный пир. После трапезы, умеренным питьем побуждаемые к веселью, они выходят на поле[902], чтобы отягощенный яствами желудок облегчить прыжками, бросаньем дрота или иными упражнениями. Сам царь пиршества, знаменосец игры, потребовал мяч, а между тем приладил обручальное кольцо на вытянутый палец медной статуи, стоявшей поблизости. Но так как почти все нападали на него одного, он, тяжело дыша, с разгоряченным нутром, вышел первым из игры и, желая забрать кольцо, обнаружил, что палец статуи согнут до самой ладони. Он долго бился, однако не сумел ни стянуть кольцо, ни отломить палец и втихомолку ушел, скрыв все от товарищей, чтобы не осмеяли его, пока он здесь, или не присвоили кольцо, когда уйдет. Глубокою ночью вернувшись со слугами, он удивился тому, что палец вновь разогнут, а кольцо похищено. Умолчав о своей потере, он утешал себя ласками супруги. Но когда пришел час лечь в постель и он улегся рядом с женой, то ощутил, как что-то туманное и густое вращается меж ним и нею, ощутимо, но невидимо. Удерживаемый этой преградой от объятий, он услышал голос: «Возляг со мною, ибо сегодня ты со мною обручился. Я Венера, на чей палец ты надел кольцо; ты мой, и я тебя не отдам». Устрашенный таковым чудом, он не дерзнул и не смог ответить и провел бессонную ночь, в безмолвии о сем судя и раздумывая. Много времени протекло так: в какой бы час он ни захотел припасть к груди своей супруги, одно и то же ощущал и слышал, в остальном будучи совершенно здоров и годен и дома, и в службе. Наконец, побужденный жалобами жены, он поведал все родителям; посовещавшись, они открывают дело некоему Палумбу, пригородному пресвитеру. Был он научен некромантским искусством вызывать магические обличья, устрашать демонов и понуждать их ко всякой службе. Он потребовал богатой награды, поставив условием, что, если соединит влюбленных, набьет кошель обильною монетой; затем возбудил знакомыми искусствами все свои дарования и, составив письмо, дал его юноше с такими словами: «Иди в такой-то час ночи на перекресток четырех дорог, стань там и смотри молча. Пойдут мимо людские обличья обоего пола, всякого возраста, всякого сана, всякого сословия, одни конные, другие пешие, одни опустив лицо к земле, другие горделиво подняв бровь; словом, какая ни есть радость и горесть, все увидишь на их лицах и в их жестах; ни с кем из них не заговаривай, даже если к тебе обратятся. За этой толпой последует некто выше прочих, дороднее видом, сидящий в колеснице; молча передай ему письмо на прочтение: тотчас все станет по твоему желанию, только храни присутствие духа». Тот совершает предписанный путь и, став ночью под открытым небом, видит, что пресвитер сказал правду: ничего не было упущено, все обещанное сбылось. Среди прочих мимоидущих увидел он женщину, разубранную, как блудница, едущую на мулице; распущенные кудри реяли по плечам[903], стянутые сверху золотою повязкою; в руках — золотая трость, коею она правила; по тонкости одежд почти нагая, она делала бесстыдные жесты. Коротко говоря, последний из них, казавшийся их господином, вперив в юношу ужасные очи, с горделивой колесницы, распещренной изумрудами и перлами, спрашивает о причине его прихода[904]. Тот ничем не отвечает, но, протянув руку, подает ему письмо. Демон, не дерзая презреть знакомую печать, читает написанное и, воздев руки к небу, говорит: «Боже Всемогущий, долго ли Ты будешь терпеть непотребства Палумба пресвитера?» Он немедля посылает приспешников, бывших подле него, отнять кольцо у Венеры: всячески уклоняясь, она наконец его отдает. Так юноша, добившись желаемого, без помех вкусил давно вожделенную любовь. Но Палумб, услышав вопль демона о нем к Богу, уразумел, что этим предвещается конец его дней; посему, все свои члены по доброй воле изувечив, он умер от этого жалостного покаяния, сперва исповедавшись папе пред всем римским народом в неслыханных гнусностях.

Другой брат из той же обители, по имени Захария, рассказывал, что, когда он еще был в миру и охранял ночью сданную ему жатву, явилась перед ним какая-то женщина, будто бы пришедшая из ближайшей деревни. Думая, что это одна из соседок, он начал с ней дружескую беседу. А пока они судачили, явился еще какой-то человек, ставший прямо против него на том же поле. Увидев его, он счел его хлебокрадом и начал выкрикивать угрозы, намереваясь даже натянуть лук и пустить стрелу. Тут его окоротила помянутая мнимая женщина, молвив: «Отстань от этого человека и не думай причинить ему зло, ведь ты совсем не знаешь, кто он и чего ради сюда явился». Сказав так, она прибавила: «Скажи, видал ли ты когда или слышал о том призрачном (fantasticam) племени, что зовется в народе челядью Эрлекина?» «Очень мало», — отвечает он. Тут она: «Подожди, — говорит, — немного, да не бойся: увидишь их нынче ночью». При этих ее словах внезапно послышался шум и крики многочисленного народа, шествующего с великим грохотом. Услышав это, юноша смутился духом и весьма устрашился от страха нощного. Тут, осенив себя знаменьем креста и имя Христово призвав, принялся он ожидать исхода этого дела, оставаясь на том же месте. А те, идущие с великим гулом, быстро проходили мимо него. Все они неслись, поднятые на воздух, и земли ногами не касались. В этом множестве, бурном и беспорядочном, — дивно сказать — находились, как было слышно, ремесленники, рудокопы, плотники, каменобойцы, бьющие топорами и молотами, а также башмачники, скорняки, ткачи, сукновалы и прочих механических искусств рачители. Все они шумели, взволнованные и озабоченные своими работами, и, словно пребывая в мастерских, они, непрерывно носясь туда-сюда по воздуху, трудились в терзаньях и тесноте. Один из них, несший на плечах барана, приблизился к дрожащему юноше, ободряя его и говоря: «Молчи и не бойся, ибо ты не умрешь, только остерегайся мне что-нибудь ответить. Гляди, я — тот товарищ твой, некогда бывший с тобою в тесной дружбе. Этого барана, которого я вечно ношу в качестве повинности, я когда-то украл у бедной вдовы, ты ее знаешь. Если кто, движимый милосердием, решит вернуть его хозяйке, я тотчас избавлюсь от этого наказания». Это и многое другое открыл сей мертвец живому и наконец отошел от него, и тотчас все войско блуждающих исчезло вместе с ним. А помянутый юноша, устрашенный и уязвленный видением, удалился и посвятил себя божественному служению в этой обители.

О САМОПОЗНАНИИ[906]

Сказанного о познании человека пока достаточно. Это, брат, я написал тебе затем, чтобы ты не думал, что истинное познание человека можно обрести из лукавого мнения нечистого духа, но лишь из спасительного учения Духа Святого. Если же ты желаешь слышать более совершенное рассуждение об этом познании, читай «Моралии» блаженного Григория, излившиеся из уст самого Святого Духа, по свидетельству Петра Диакона, который видел близ уха блаженного Григория голубицу, внушавшую ему слова, кои он записывал. Читай также прекраснейшую книгу блаженного Бернарда «О созерцании, к папе Евгению»: из его благороднейшего стиля и мыслей, превышающих человеческие, ты сможешь узнать не только что есть человек, но и что есть Бог, и уразуметь, что сочинитель этой книги был мудрее самого Аполлона, красноречивее Демосфена, тоньше Аристотеля, нравственнее Сократа, проницательнее Платона. Это к тому, что Макробий в подтверждение, что души спадают с небес, приводит дельфийский оракул gnothi seauton[907]. Познание человеком себя, по его словам, это если он оглянется на свои первоначала, дабы в сознании своего благородного происхождения облечься добродетелями, с помощью которых он снова взойдет туда, откуда спустился. Там же[908] приводится и мнение Вергилия о героях, коих он поместил в преисподнюю: он говорит, что они знают свое солнце и свои звезды[909], и свидетельствует, что они и после смерти предаются тем пустым делам, коими занимались при жизни: