XVIII. О ПРОИСХОЖДЕНИИ ХРАМОВНИКОВ[119]

Некий рыцарь из бургундского селения под названием Паган, сам нарицаемый Паганом, отправился паломником в Иерусалим. Услышав, что у конского водопоя неподалеку от Иерусалима язычники нападали на христиан, приходящих туда по воду и часто погибающих из-за этих засад, он пожалел о них и, ревнуя о правде, попытался, сколько мог, защитить их — и, часто выскакивая на помощь им из укрытий, многих врагов истребил: но те, уязвленные, стали выставлять столько людей на стражу, что никто не мог противиться их нападениям, и водоем пришлось покинуть. Паган, не малодушный и не легко сдающийся, придумал и пособил Богу и себе: каким-то способом добыл себе у регулярных каноников Храма большой дом в ограде Храма Господня и, довольствуясь грубым платьем и скудной едой, тратился лишь на коней и оружие; сколько ни было среди пилигримов мужей воинственных, всех, кого смог, он привлек уговорами, мольбами, всякими средствами, чтобы навсегда предали себя на служение Богу или, по крайности, посвятили себя этому на время. Себе и своим сотоварищам в строгой сообразности сану и службе он установил знак креста или вид щита; людям своим он заповедал чистоту и трезвость.

В сию их начальную пору случилось, что один из христиан, рыцарь высочайшей славы, известный язычникам и ненавистный им из-за множества убитых им родичей и друзей, был схвачен; ведут его к столбу. Среди знати, там собравшейся, было много лучников, готовых купить у короля один выстрел за один талант в отместку за кровь своих. Стоял подле него король, желавший заключить с рыцарем союз, если тот отречется от веры: увещевая его при каждой новой ране, он всеми способами пытался его прельстить; но видя, что тот держится с великим упорством, король, еще не теряя надежды, велит, отвязав его, беречь и врачевать; во многих попытках он долго упорствует добиться своего, но все же приходится ему скорбеть о неудаче. Но поскольку Господь, ради Которого рыцарь страдал, даровал ему благоволение в очах короля, тот, желая избавить его от ожидания столь свирепой мести, назвал ему имя юноши-язычника, которого пленили христиане и на которого он обещал его обменять, требуя, чтобы его Господин[120] стал заложником за его возвращение. На этих условиях рыцарь отправляется в Иерусалим и повествует своему королю, что с ним вышло. Король, клир и народ возносят торжественные хвалы Богу за возвращение столь великого поборника. Но известившись, что юноша тот умер, рыцарь готовится вернуться к назначенному дню. Запрещают ему это король и все королевство, дают отпущение от патриарха, обещая без счета мессы, милостыни и все, что принадлежит до такового искупления; и хотя он мог бы, казалось, удовлетворить таким образом Богу, ему самому этого мало, и он готовится, как обещал, в обратный путь. Когда его друзья о том узнают, по общему решению вверяют его надежной, но почетной страже, пока не минет день возвращения, чтобы, раз уж нарушен обет, не требовалось больше следить, как бы рыцарь его не исполнил. Он это сносил, надеясь на случай ускользнуть или на разрешение уйти, пока не увидел, что день уж подходит, и в отчаянии не затеял обмана, твердо им обещав, что останется на месте, если исполнят, что ему сулили. Выходит он на свободу среди общих похвал и веселья, а следующей ночью пускается в путь, изо всех сил спеша, чтобы не оказался виноват любезный ему Заложник. На краткое время он — повод для несравненной и непомерной тревоги; ждет его собственный король, ищут его отместники. Сделавшись тайным посмешищем, как это бывает с промахнувшимися владыками, король винит Заложника — но под вечер дня и надежды навстречу ему нежданный пешеход, точно беглец, изнуренный великой спешкой; он еле говорит, а как смог вымолвить, молит прощения, что затянул с исполненьем обета. Изумляются все и умиляются, и сам король, умиротворенный добросовестностью своего узника, по милости Христовой отпускает его на волю.

Той же порой сарацины пускали стрелы в одного клирика, чтобы отрекся от веры. Был там один уже отрекшийся и насмехался над глупой его верой, при каждом выстреле приговаривая: «Ну как, хорошо?» Тот не отвечал. Видя его стойкость, тот одним ударом снес ему голову, примолвив: «Как, хорошо?» И отсеченная голова, собственными устами заговорив, молвила: «Теперь хорошо».

Такое и подобное приключалось с первыми храмовниками, пока они Бога любили, мир не ценили. Но как скоро любовь обесценилась и богатство возвысилось, мы услышали совсем другие истории, которые тоже прибавим; но сперва послушайте о первоначальном их отступлении от бедности.

XX. ДРУГОЕ ЧУДО[121]

Один рыцарь по имени Америк, большого достатка и скромной славы, ехал на воинское состязание, что зовется турниром. Держа путь густой дубравой, он заслышал вдалеке колокол, звонящий к ранней мессе, и хотя товарищи отговаривали его, вопреки им поспешил слушать мессу, оставив с ними оруженосцев и оружье. Он нашел отшельников и по окончании мессы поторопился назад к товарищам, надеясь настичь их через две-три мили; но, весь день проскитавшись, запоздно воротился к месту мессы. Назавтра то же. На третий день, провожаемый отшельником, он встретил едущих обратно товарищей, кои с великою радостью его поздравляют. Дивится он уважению, выказываемому больше обычного, и подозревает насмешку. Близкого друга отзывает в сторону и спрашивает, каково они успели на турнире. Тот отвечает: «Хорошо нам и руке твоей, а противникам худо; они, однако, воротились нынче к нам, чтобы поглядеть на тебя, изумленные твоими делами; но когда вчера мы вернулись на постоялый двор, никто нам о тебе ничего не мог сказать наверняка; а оруженосцы твои твердят, что едва они приняли у тебя оружие, ты исчез из глаз вместе с конем. А коли хочешь послушать, что о тебе толкуют по дороге, опустим забрала и послушаем». От каждого, кто проезжал мимо, они слышали прославление Америка и великие хвалы человеку, прежде порицаемому за робость. Дивится он, не зная за собою никакой заслуги, и насилу уразумевает, что даровал Бог ему заместителя, дабы его товарищам не радоваться, что пренебрегли мессой, а ему — не печалиться, что почтил ее; и предал он себя со всем своим имением Богу и дому храмовников и, как говорят, усилил их весьма.

Потом владыки и князья, считая намерение их добрым и жизнь честною, при содействии пап и патриархов почтили их как защитников христианства и отягчили несметными богатствами. Теперь они могут делать, что им угодно, и добиваются того, что им желанно. Нигде они не нищенствуют, кроме Иерусалима; здесь они берут меч для обороны христианства, который Петру запрещено было поднять для защиты Христа. Здесь Петр научился искать мира терпением, а их невесть кто научил смирять силу насилием. Меч приемлют и от меча погибают[122]. Они, однако, говорят: «Все законы и все уставы позволяют отражать силу силою». Но отвергнут этот закон Тем, Кто в час, как Петр наносил удар, не захотел призвать легионы ангелов[123]. Видно, не избрали они благой части[124], коли под их защитою наши пределы в тех краях непрестанно сужаются, а вражеские расширяются; словом Господним, а не устами меча стяжали апостолы Дамаск, Александрию и великую часть мира[125], которую меч потерял. Давид же, идя во сретенье Голиафу, говорит: «Ты идешь на меня с оружием, я же иду на тебя во имя Господа, да ведает весь сонм, что не мечом спасает Господь»[126].

Никто в здравом уме не усомнится, что учреждение орденов происходило сначала в добром порядке, сопутствуемое смирением: но всякий корыстолюбец, отгоняя смирение, отвергает наставницу добродетелей и приводит из заводи пороков алчную гордость. Многие в своих орденах пытались избавиться от бедности, но обрати ее в бегство — бежит и смирение; князь горделивый[127] живет в роскоши, Иисус же, в бедности смиренный, выбрасывает его за порог. Пришел Он к Илии не в вихре, скалы сокрушающем, не в землетрясении, не в огне, но в шепоте тихого ветра, которого всем сердцем дожидался и домогался Илия, пренебрегая всем помянутым. Сперва идет все перечисленное, но не в нем Господь; следом ветерок, и в нем Господь[128]. А в наших орденах сперва ветерок, в нем Господь, а следом — то, в чем нет Господа: храмовники, с которых начинался этот рассказ; ибо, по службе своей любезные прелатам и королям и отмеченные почестями, они предусмотрительно пекутся, чтоб не истощались у них средства к возвышению. Если вспомнят и обратятся к Господу все концы земли, по пророку[129], что же эти? Если мир придет, что с мечом произойдет?[130] Говорят, некогда они помешали миру вот каким образом.