XV. ЕЩЕ О ТАКИХ ЖЕ ЯВЛЕНИЯХ[372]

Что сказать о таких и подобных вещах? Павел и Антоний, справедливо названные пустынниками, ибо обширной пустыни скитающиеся насельники искали единого Бога в уединении, не ведая друг о друге, были предупреждены в духе, что один из них будет гостем, другой же — гостеприимцем, один — жданным, другой — ждущим. И когда один из них, Антоний, шел, не уверенный в своей дороге, пересек ему путь скачущий кентавр, создание двойное, до пояса — человек, а ниже — конь; на вопросы отшельника он издал рев вместо речи и указал ему дорогу рукою. После этого явилось ему по доброй воле что-то другое, с козлиными ногами и косматым брюхом, со звездчатой оленьей шкурой на груди, с лицом огненно-красным, бородатым подбородком, торчащими рогами — так древние изображают Пана. Pan переводится как «всё», поэтому говорят, что в нем содержится образ всего мира[373]. Этот внятной речью объяснил Антонию дорогу и, будучи спрошен, кто он таков, отвечал, что он — один из ангелов, что были низвержены вместе с Люцифером и рассеяны по миру, каждый терпя соразмерно своей гордыне[374].

Разве и это — не фантасма? Близ Лувена, на границе Лотарингии и Фландрии, в месте, называемом Лата Кверкус[375], собрались, как это доныне в обыкновении, многие тысячи рыцарей для вооруженной потехи; сию игру зовут ристаньем, а правильнее бы назвать терзаньем[376]. Перед сшибкою сидел на крепком коне один рыцарь, красивый, ростом выше среднего и подобающим образом облеченный в отменные доспехи. Опираясь на копье, он вздыхал так тяжело, что многие вокруг это заметили и спросили его о причине. Он отвечал с глубоким вздохом: «Боже благий, сколь великий труд для меня — всех нынче одолеть, кто здесь собрался!» Это слово всех облетело, и каждый в свой черед указывал на него пальцем, шепча с завистью и негодованием. Рыцарь же первым устремился с копьем на противников и, весь день сражаясь так крепко, отличаясь такими успехами, столь победоносно блистал, всякого превосходя, что никакая зависть не могла удержаться в обиду ему от хвалы и изумление обратило всякую злобу и ненависть в любовь к нему. Но подлинно, слава в конце поется, и день хвалится вечером[377]. Он казался сыном Фортуны[378], но когда все уже близилось к концу и общему разъезду, копьем какого-то встречного рыцаря, безвестного и незначительного, он был поражен в сердце и тут же умер. Отозваны были обе стороны, и когда он, обнаженный от доспехов, показан был каждому из бойцов, никто его не узнал, и до сего дня неведомо, кто это был.

XVII. О ГАДОНЕ, РЫЦАРЕ ОТВАЖНЕЙШЕМ[379]

Гадон[380] достоин удивленья, словно недвижный утес среди бурь, ибо, свершая Геркулесовы труды, он всегда хранил равновесие меж надеждой и страхом, не бесчестя себя укором ни в одной, ни в другой крайности. Он был сыном короля вандалов, чье королевство покинул в отрочестве, не убегая ни от грубости отчизны, ни от отцовской строгости, но, имея дух выше мира, гнушался быть замкнутым в отеческих рубежах. Получив достаточные знания в словесности, он взялся за оружие и укротил чудовищ всей вселенной. Не будучи диковиной вроде Алкида по исполинскому росту, ни вроде Ахилла по чудесному происхождению, он заслужил славу не ниже их и даже, кажется, превзошел их доблестью и мощью. Опытнейший в брани, искуснейший в ловле рыб, птиц и зверей, и в мире и в войне он блистал столь славно, что полагали, все ему ведомо. И хотя целый сонм ратников едва мог противостоять мечу в его деснице, он был великий поклонник и защитник мира. Всю вселенную обходя, всюду участвовал он в славных боях, всегда тщательно дознаваясь о притязаниях обеих сторон, чтобы быть усмирителем неправды и поборником правды. И так как он никогда не уклонялся ни от какого предприятия, не отказывался от дела и не отступался от своего намерения, говорили, что он обладает всякою мудростью. Ему был доступен язык всякого королевства; от всегдашней его удачливости казалось, что вся жизнь ему покорствует, будто повиновалось его желанию — и сознательно — все, что живет и движется[381].

Прибыв на наш остров, то есть Англию, он встретил Оффу, короля отважнейшего, в возрасте между отрочеством и юностью[382] — счастливейшее время, если кому удается это понять; но наши лета так летят, что не углядишь, когда приходит счастье, и глаза открываются, лишь когда оно минует. Король этот запер валлийцев в тесном углу Уэльса и окружил их валом, по сию пору носящим его имя[383]; выход за его пределы они оплачивали ногой и оплакивали потерю[384]. Великим трудом и рвением он возвел свое королевство на высшую степень благоденства и взял себе в жены дочь императора римлян. Мы слышали о многих таких супружествах между римлянами и англичанами, совершившихся на горе и тем и другим, а это одно из них. Часто приходили к Оффе римляне, посланные императором, и, осыпанные дарами, уходили, славя короля и королевство. Когда Рим увидел их в блистанье риз и злата, в нем тотчас возгорелась природная алчность. Неудивительно; ведь имя его, «Рома», образовано из начальных букв алчности и ее определения; оно состоит из Р, О, М, А, а определение ему — корень всех зол алчность[385]. По этой причине они внушают господину своему императору Куннану (о котором одна монахиня, видя его безобразие, сказала: «Господин Куннан — лишь кунка и анус»[386]), что Рим по праву — глава вселенной и госпожа всех земель; что Англия из свободной должна сделаться данницей; и не прекращают его подстрекать, пока он не соглашается с алчными их затеями. Лишь то, однако, мешает нападению, что знают они: жив Гадон, всякой невинности поборник, и никак нельзя начать столь трудное дело, ни вблизи, ни вдали, чтобы его не призвали туда защитить справедливость. Долго вздыхает из-за этого император, и римляне вздыхают с ним вместе, но держат затею в тайне. Не ведая об этих намерениях, Оффа отослал Гадона, которого весьма долго удерживал при себе и всегда оказывал честь и великое уважение; унес Гадон с собою из его сокровищ не сколько мог, но сколько хотел. Порядком нагруженный, он покинул Англию для отдаленных индийцев[387], но был оттуда отозван задыхающимися гонцами и тревожными письмами, словно он, отмститель всех неправд, против коих его призывали, был мечом в руке Господней. Поскольку он подвизался в отдаленнейших краях, воспоминание о нем у римлян ослабло; иные даже сочинили и образ, и место, и время Гадоновой смерти, чтобы император не страшился напасть на англичан. Вот настоятельными указами созывается империя, и собравшееся многочисленное, а скорее бесчисленное войско застигает Оффу и англичан неготовыми — по их мнению, неготовыми, затем что Бог их приготовил. Ибо Гадон, избавив индийцев от их тягот и поспешая по морю в отеческое королевство, из-за ветров, противных его желаниям, но устремленных от Бога на помощь англичанам, пристает, защитник и друг, в тот же день к тому же берегу, что и захватчики-враги. Он является к Оффе: тот расположился с собранными войсками в Колчестере, где, говорят, родилась Елена[388], обретшая крест Господень; его послы, искавшие мира, вернулись с отказом. Гадон, видя неминуемую брань, разумеет, что Господь его сюда принес, и добровольно повинуется Его желанию. Приготовившись явиться на люди, он, облеченный драгоценным платьем, которое обычно носил, и сопровождаемый сотней лучших и отборнейших всадников, спешит к императорскому шатру. Первый, кто его завидел, в изумлении кидается во весь дух с вестью к императору, говоря, что прибыл величайший муж, окропленный сединою, как бы полуседой, в изящнейших шелковых одеждах, — человек, ангелу подобный и уже прославленный от Бога, и вокруг него сотня рыцарей, лучших, величайших и прекраснейших изо всех частей света. Надобно заметить, что Гадон всегда держал при себе по меньшему сотню людей. Встревоженный донесением, император, понимая, что случилось, медлит в смущении и винит в измене тех, кто присоветовал ему сюда явиться. И тут Гадон, став посреди них, говорит: «Мирен ли приход господина величайшего владыки?» Император в ответ: «Что до этого тебе, никогда не сидящему дома? И разве мирен приход твой[389], что ты ловишь ссоры и распри по всей вселенной?» Тут Гадон, человек неколебимой души и стойкий в истине, учтиво добавляет: «Мирен, ибо благодатью и силою Божией невинные обретут мир; а что называешь меня ловцом распрей, так ты не ошибаешься, ведь я выслеживаю их тщательно и, найдя, истребляю всеми силами, а виновников их ненавижу, и пока не перестанут пестовать раздор, я их не полюблю». С сими словами он выходит из шатра, присоединяется к своим людям, ждавшим его снаружи, и, пожелав римлянам здравствовать, удаляется. Не потому он желает им здравия, что любит их и желает от них ответного приветствия, но потому, что полезно помнить о добрых манерах; ни граном учтивого поведения нельзя пренебрегать, чтобы не забылось добронравие, что весьма легко случается; посему учтивость следует оказывать даже там, где она не требуется, и счастлив, кто сохраняет добрые манеры постоянным в них упражнением.