XIV. О ДРУГОМ КЛЮНИЙСКОМ ИНОКЕ[84]

Но всякому свое. Куда плачевней вышло с мужем знатным и отважным, который, подобным же образом став иноком той же обители, таким же неотвратимым несчастием вновь был призван к оружию. Многие бранные бедствия претерпев доблестно и с душою стойкою, из поражения он сызнова возрождался для битвы и, словно воскресшею яростью воспламененный, еще суровей налетал на врагов и, бежали ли они или противились, без устали прилипал к ним, как клей; в надежде сокрушить его несметной ратью враги научались, что побеждают мужеством, а не множеством. Воспаленные гневом, умножив ратную силу, они внезапно застигают его в теснине меж двух утесов и почти что запирают. Никакой надежды захваченным, никакого спасения зажатым, и тем ленивее действуют враги, чем они увереннее. Инок же, в среде неприятелей, как вихорь в прахе, как буря свирепствуя, рассеивает их и столь великой доблестью ошеломляет, что они уже в одном бегстве видят спасение. Тот усердно преследует их со своими силами, в сравнении с врагом весьма скудными, а несметные воины противной стороны, дабы спасти своих владык, делаются добычею одного инока. Но один, особый его враг, хотя уже ускользнул, поспешив круговым путем, опередил его и шел незамеченный, смешавшись с его людьми, все время оглядываясь на инока, своею жизнью пренебрегая, лишь бы с его жизнью покончить. Инок, от жара битвенного и солнечного почти бездыханный, подозвав отрока, входит в виноградник, слагает оружие — и пока войско проходит мимо, он под шпалерой высокой лозы, полунагой, беспечно подставляет себя ветру. А предатель, разлучившись с идущими, подкравшись на цыпочках, пронзает инока смертельным дротом и скрывается. Чуя близость смерти, тот исповедает грехи отроку, который один был при нем, прося наложить на него покаяние, — а тот, будучи мирянином, клянется, что этих вещей не разумеет. Во всех обстоятельствах решительный, инок с глубочайшим раскаяньем говорит: «Предпиши мне ради милосердия Божьего, любезнейший сын, дабы во имя Иисуса Христа пребывала в преисподней душа моя, творя покаяние даже до дня судного, дабы тогда смилостивился надо мною Господь, да не узрю с нечестивыми лик гнева и негодования». Отрок отвечает ему со слезами: «Господин, предписываю тебе в покаяние то, что твои уста молвили здесь пред Господом». И он, словами и взором соглашаясь, благочестиво приял это и умер.

Помянем же слова милосердия, глаголющего: «В какой час ни восстенает грешник, спасен будет»[85]. Как бы он мог восстенать и не сделал бы этого? Если же он опустил что-нибудь второстепенное, мы можем обсудить это меж собой, а душу его да помилует Бог.

Как лета отпущения, или юбилейные, названы, как нам известно, от отпущения, или jubilum, будучи летами отпущения и милости, безопасности и мира, ликования и прощения, хвалы и веселия, так лето от Воплощения Господня 1187-е следует нам называть нубилейным, от слова nubilum — как из-за туч непогоды[86], так и от тьмы злосчастия: лето страха и брани, уныния и тягости, поношения и скорби[87], от середины мая до самой Семидесятницы оскверняемое непрестанными зимними потоками, которые, лишив нас урожая, плоды потопив, произвели злаки гнусные, зловредные и негодные и учинили равное опустошение среди животных и людей. И хотя Нептун часто, если не всегда, восполняет своим обилием скудость Кибелы[88], в сей год море замкнуло от земли утробу сострадания и отказало сестре в обычной плате[89]. Словно забыв миловать[90], прибавил Господь к скорбям гнусной погоды бесплодие земли, моря и воздуха, дух раздора выпустил из преисподней, и тому, кого Он связал крестом приятой плоти[91], позволил глумиться над всем миром и насмехаться над христианами вдосталь по дурному его хотению. «Еще не исполнилось беззаконие Моава»[92], — молвил Господь и отложил его истребление, пока не исполнится; но наше недоумие покажется столь полным, столь грузным, что не только на нас и все наше падет кара за беззаконие, но можно подумать, что позволил Сатане победитель его, Господь Иисус, свершить месть над Ним Самим. Ведь в этот злосчастный год возвещают, что одолен и полонен святой град Иерусалим Саладином, князем язычников[93], и что опустошен он язвою более жестокой, чем горько воспетая в «Плаче» Иеремиею, говорящим со слезами: «Священники его стенают, девы его в скорби»[94]. Уже ни священники в нем не стенают, ни девы не скорбят, ибо нет их[95]. До малого остатка извел здешнее племя Тит, отместник (хоть и неведомо для себя) обид Господних[96]; а этот их уничтожил дотла, учинивши всех христиан истребление. Гроб и Крест Господень стали добычею псов, чей голод так утомлен и кровью мучеников утолен, что многим позволено выкупиться, не столько по жадности к деньгам или недостатку злобы, сколько по вялости ослабевшего и изнуренного неистовства. Не было нехватки в склоненных шеях, но недостало на них мечей. А к выкупленным не пришла свобода, но те, кто выкупился, были даны воинам в жалованье, став им и платой, и товаром. Много предсказали пророки воплей и язв, бед и смертей сему истерзанному сверх меры городу, и в сию пору, как видно, исполнил Господь их прорицания. Часто избавлял его Господь[97], и при всяком неистовом натиске не забывал миловать[98]; а ныне, когда ни семени, ни останка, ни следа нет, — какое ныне избавление, какое упование, какая надежда на милость?.. Подлинно, лишь Господь Иисус, — хотя не видно, откуда и как может прийти помощь делу, совершенно погибшему. Ибо Тот, Кто глухоте был слухом, слепоте — зрением, тлеющему мертвецу — жизнью, множеством невозможных дел научил нас никогда не отчаиваться.

Сделался некогда словно врагом рабу Своему Давиду любивший его Господь из-за учиненной им переписи народа, ибо царь как бы отказывал Ему в подобающих хвалах за свои победы и приписывал исход битв лишь себе и своему множеству; посему через ангела-истребителя умертвил Господь семьдесят тысяч человек[99]. Не мщение это было, но наказание, которое гордыню усмирило, но не дало победы врагам, не возвеличило славы неприятелей, не разожгло неприязни граждан, не уязвило стыдливости, не причинило позора, не отняло остатка; которое имело меру, которое исправило правителя, которое сберегло часть народа ради семени; дало почувствовать отца, а не врага, розгу, а не меч. Не было там разорения имений и отчуждения владений, не было и переноса власти, ковчег пребывал на месте, священнодействия не прекращались, в безопасности были уцелевшие; умерших сочли, оплакали, погребли; радовались счастливому злосчастий окончанию.

Но какой конец сему бесконечному бедствию? ведь те, чьим узам позволил порваться Господь, демоны бесстыдные и безуздые, все, что было честного, что было доброго, что было Божьего, через своих слуг или присвоили, или истребили, — а что было позорного, что было порочного, что было их собственного, все возвеличили и наконец установили там мир, крепчайшим образом все удерживая, так чтобы уже была их воля как в преисподней, так и на земле[100]. Тогдашние люди были наказаны, но не умерщвлены; а нынешние — умерщвлены, а не наказаны. Оттого подвинулись стопы многих и пошатнулись ноги многочисленных[101], не помышляющих, что не здесь наш Иерусалим. Мы же не так, но грядущего взыскуем[102], и чем явственней для нас ничтожество мира, чем сильней его обветшание, тем поспешнее надо идти от этого мира к другому, и пусть надежда наша на грядущее будет лучше и от земной заботы свободнее.