Пакувий, плача, говорил соседу своему Аррию[597]: «Друг, в саду моем есть злосчастное дерево, на котором первая моя жена повесилась, потом вторая, а теперь вот и третья». Аррий ему: «Я удивляюсь, как при таких удачах ты находишь в себе слезы», и еще: «Благие боги, какие издержки это дерево для тебя вздернуло!», и в третий раз: «Друг, дай мне черенков от этого дерева, я их посажу у себя». Друг, и я тебе говорю, я боюсь, как бы тебе не пришлось выпрашивать черенков этого дерева, когда их будет не найти.
Почувствовал Сульпиций, где башмак ему жмет: он расстался с женой благородной и целомудренной[598]. Друг, остерегись, как бы не начал тебе жать башмак, которого не стянешь.
Молвит Катон Утический: «Будь мир способен обойтись без женщины, наша жизнь была бы не без богов»[599]. Друг, Катон говорил о том, что чувствовал и знал: никто не проклянет женских проделок, кроме попавшегося на них, кроме испытавшего, кроме познавшего муку. Таким людям следует верить, ибо они говорят чистую правду; они знают, как услаждает любовь и как уязвляет возлюбленный[600]; они ведают, что цветок Венеры — роза, ибо под ее багрянцем много кроется шипов.
Метелл отвечал Марию, на чьей дочери, богатой приданым, превосходной по красоте, славной своим родом, он не хотел жениться: «Я предпочитаю быть моим, а не ее». Марий ему: «Так ведь она будет твоей». А тот: «Нет, мужьям надлежит быть жениными; логика тут такая: „Сказуемые будут таковы, какие допускаются подлежащими”»[601]. Так острота Метелла избавила от бремени хребет его[602]. Друг, если жениться и надобно, все-таки не полезно[603]. О, если б решал не доход, а любовь, и не слепая, чтобы ты выбирал жену по лицу, а не по платью, по душе, не по золоту, и выходила бы за тебя жена, а не приданое! Окажись это возможным, ты мог бы быть сказуемым, не терпя досад от подлежащего.
Коринфянка Лаида, знаменитая замечательною красотою[604], снисходила только до объятий царей и князей; пыталась она, однако, разделить ложе с философом Демосфеном, дабы, уничтожив чудо его знаменитого целомудрия, оказаться женщиной, которая своим видом заставляет камни двигаться, как Амфион кифарой: привлекает его умильно, ласкает сладостно. Когда же Демосфен разнежился до желания сойтись с нею, она потребовала от него сто талантов за свою благосклонность. Он же, воззрев на небо, говорит: «Я не плачу за раскаяние так дорого». Друг, если бы ты поднял взор ума к небу и избежал того, что придется искупать раскаянием!
Ливия убила своего мужа, сверх меры ей ненавистного; Луцилия своего, весьма любимого[605]. Та намеренно подмешала ему аконит, эта ошибкою подала ему чашу безумия вместо любовной. Друг, эти две бились из противоположных побуждений, но ни одна не упустила подлинную цель женского обмана, то есть зло. Многоразличными стезями ходят женщины, но какими бы излуками они ни блуждали, на какие бы ни сбивались бездорожья, один исход, одна мета у всех их путей, один исток и слияние всех их различий — зловредность. Научись из опыта этих двух, что женщина смела во всем, что любит или ненавидит[606], и искусна вредить, когда хочет, то есть непрестанно; и часто она, думая помочь, мешает, а потому получается, что вредит и против желания. Ты помещен в печь; если ты золото, выйдешь очищенным[607].
Деянира, облекши Тиринфия рубашкой, кровью чудовища отомстила молоту чудовищ, и вышло на горе ей то, что затевалось для ее радости[608]. Друг, знала и видела Фестиада, что Несс пронзен Геркулесовой стрелой, но поверила Нессу против Геркулеса и словно намеренно увлекла его к краху, а не облекла в рубаху. Женщина с безумной головой и опрометчивой душой, вечно неуравновешенная в желании, считает лучшим то, чего хочет, а не что полезно; и так как больше всего ей хочется нравиться, она решительно предпочитает свое удовольствие всему другому. Двенадцать нечеловеческих трудов свершил Геркулес; тринадцатый, все нечеловеческое превосходящий, его уничтожил. Так пал сильнейший из людей, в стенаньях и на стенанья другим, — он, без стона державший небосвод на плечах.
Скажи, какая женщина среди стольких тысяч когда-нибудь огорчала усердного и искреннего поклонника неколебимым отказом? какая стойко пресекала речи воздыхателя? Ее ответ отдает благосклонностью, и как бы он ни был суров, в каком-нибудь углу ее слов всегда найдется скрытое топливо для твоих просьб. Каждая отказывает, ни одна наотрез[609].
Прорвалось золото в укрепленную башню Акрисия и растопило целомудрие Данаи, многими оградами запечатанное[610]. Друг, вот так на деву, торжествовавшую над землею, дождем с небес хлынуло бесчестье; так ту, которую не обманул смиренный, одолел высокий; так древо, коего не взволновал Фавоний, выкорчевал Аквилон.
Периктиона, дева, клонящаяся к старости и блистающая неизменной славою своего целомудрия, напоследок, призраком Аполлона схваченная, зачала и родила Платона[611]. Друг, смотри: ту, которую нетронутой хранило бодрствование, обесчестило сонное виденье, как со всякого розария какой-нибудь вихорь да сорвет багрец. Но хорошо (если нечто подобное может быть хорошо), что Платон подражал отцу в мудрости, что унаследовал и силу, и славу[612] отца несравненного.
Друг, ты больше дивишься или возмущаешься, что в моих притчах я внушаю тебе подражать язычникам, христианину — идолопоклонникам, агнцу — волкам, доброму — дурным? Я хочу, чтобы ты уподобился деловитой пчеле, извлекающей мед из крапивы, чтобы ты сосал мед из камня и елей из скалы твердой[613]. Я знаю суеверие язычников; но всякое творение Божье подает некий достойный пример, почему и Он Сам именуется то львом, то червем, то овном[614]. Неверующие делают много дурного, но кое-что, хотя у них самих погибает, у нас приносит обильный плод[615]. Если они стяжали кожаные пояса[616], живя без надежды, без веры, без любви, без проповедающего[617], — как же мы, словно будучи ослами, свиньями или бессмысленными на любой нечеловеческий лад, стяжаем заслугу веры, любви, надежды, когда видим пред собою пророков, апостолов, а больше всех — Того Большего всех, Кого могут узреть только очи чистого сердцем?[618] Или если они изнуряли себя многими усилиями в изучении своих наук, не думая о будущем благоденствии, но лишь для того, чтобы их души не оставались невежественными, — что будет нам за пренебрежение божественной книгой, коей цель — истина и просвещение, светильник стопам и свет стезям[619] к свету вечному? Если б ты ее избрал, если б ее читал, если бы ввел ее в свой чертог, чтобы царь ввел тебя в свой![620] С нею ты некогда обручился в цветах твоей весны; ныне, в летнюю пору, она ждет, что ты произведешь виноградные грозди; не женись ни на ком в обиду ей, не то в пору сбора произведешь дикие ягоды[621].
