Лидия сидела с письмом в руке. Мигалов больно стегнул ее своими упреками. Он прав, называя ее мещаночкой. Хорошенькая девчонка, игрушка. Вспомнился и другой, назвавший ее точно так же — Тин-Рик. Они объединились на этом. Но все же от письма веяло теплотой, в иронии сквозило участие и еще что-то, о чем боялась даже задуматься. Когда пришли артельцы, неохотно принялась разводить плиту. Чайники скоро загремели крышками. Напрасно искала чай или что-либо заменяющее его в этом бараке. На ее недоумение равнодушно ответили:

— В универмаге Якгосторга…

Ужинали жидкой тестообразной кашицей из кипятка и муки. Мишка, пришедший поздно, объяснил причину голодовки. Деляна попалась бедная, бьются целый день за два-три золотника, и чем дальше, тем хуже: пески выклинились, борта подошли с обеих сторон и сжали деляну. Мороз, приходится оттаивать каждую пядь — два метра дров на кубометр породы…

Здесь тоже поговаривали о Теркандинских ключах. Мечтали вслух о самородках. И, видимо, ребята немедленно поднялись бы куда-нибудь, если бы позволили средства. Мишка нервно пошлепывал по полу подошвой. Свет из прогоревшей печки пятнами лежал на его лице.

— Завтра, может быть, достану немного муки. Спать хочешь? Ложись на мою медвежину. Хоть и невыделанная, а тепло на ней.

Лидия заговорила о письме Мигалова. Мишка оживился, особенно его заинтересовали новости, касающиеся строительства на Алдане. Барак постепенно остывал, становилось холодно ногам. На нарах ворочались ребята, натягивали одежду на головы, стараясь спрятаться под куртками и коротенькими полушубками.

Задолго до утра Мишка вскочил и принялся растапливать железку. Лидия тоже поднялась и зябко жалась на нарах. Парень поманил ее рукой:

— Иди, погрейся.

Долго сидел, опустив голову.

— Ты как, решила что-нибудь сообщить о Белоснежном, помочь разобраться, или еще нет?

— Миша, голубчик, что я могу сделать с собой.

Лидия с отчаянием глядела в серые твердые глаза Мишки, ожидая, что они смягчатся, станут добрыми, какими всегда она их знала.

— Миша, мы ведь семь лет прожили с ним.

Мишка отвернулся. Пальцы его торопливо барабанили по голенищу ичига. Не оборачиваясь, он заговорил:

— Ну, семь, что же из этого. Ты ведь ушла от него почему-нибудь. Себя защищаешь, а нам оставляешь его — хороший работник, спец, и тому подобное. Письмо Кольки прочитала, — порадовалась, а чему порадовалась, кто тебя знает. Не прямая дорога у тебя, Лида. Не пойдет дело, если так.

Лидия хрустнула пальцами. Мишка посмотрел внимательно на ее руки.

— Лида, не надо. Давай кончим.

И Лидия вдруг испугалась, покрылась холодом. Лицо побледнело. Мишка сейчас поднимется, уйдет, что-то в отношении с ним оборвется, и никогда уже не поправишь случившегося. Федор Иванович все равно будет разоблачен, а она останется одна. Она схватила Мишкину руку и решительно спросила:

— Что я должна сделать?

— По-моему, пойти рассказать все, что тебе известно о разведке. Учить тебя я не могу. Я только потому об этом… в общем, ты понимаешь.

Мишка пожал плечами. Она продолжала задавать вопросы:

— Кому рассказать? Когда?

— Это твое дело… По-моему, чем скорей, тем лучше.

— Хорошо, Миша.

Мишка поднялся, посмотрел на нее долгим взглядом, как бы проверяя, прикидывая на вес ее решимость. Надел грязные сапоги, пиджак, рваные рукавицы, достал из-под лавки кайлу, и, взявшись за ручку двери, не глядя, сказал:

— Устраивай тут себе что надо. Любое место выбирай. Ребята придут — койку тебе поставят. Я пошел.

Лидия осталась одна в темном холодном бараке. Черная, прокопченная, как груда камней, стояла плита среди пола, на нарах валялись в беспорядке брошенные постели, с шестов под потолком свешивались сырые рубахи и штаны артельцев. Неустроенностью, бедностью веяло из каждого уголка. Даже метелка, которой, по-видимому, пользуются здесь не каждый день, валялась как-то бесшабашно. Надо было немедленно прибрать в бараке хоть сколько-нибудь. Лидия принялась было, но руки опустились — тут все надо перевернуть, по-иному расставить, вымыть, выскрести. И, очутившись без дела, без движения, она с особенной силой почувствовала подступившее отчаяние. Не так ли и ее вся жизнь разбросана, неудачна, непоправима. Попыталась возразить себе. Ведь как будто она жила в довольстве, никогда не нуждалась ни в чем. Жила лучше многих. Но разве в те несколько месяцев настоящей нужды, когда пришлось работать по ночам, чтобы не быть голодной там, далеко в Бодайбо, она испытывала такое отчаяние? С особой тоскливой ясностью вспомнилась короткая жизнь с Мигаловым. Она казалась раем в сравнении с настоящим. Не горячая, не пылкая, а тяжелая злоба разрывала грудь. Она шептала, озираясь: «Ах ты, негодяй, что же со мной сделал?»

Оставаться в бараке Лидия дольше не могла. Она отправилась в поселок, разыскала Полю. Поля решительно отказывалась брать на себя женотдел. Обе отправились в партком. Шепетов был долго занят, наконец освободился и взглядом пригласил их к столу. Он кивал головой, пока Поля доказывала ему, что никак не может урвать время для женотдела и перечисляла свои нагрузки.

— Никак не могу. Вот пошла сюда и то у меня прорыв уже получается.

— Кончила? — спросил Шепетов. — Разреши теперь мне сказать. Найдешь время, если надо. Помощница у тебя хорошая. Я не заставлю тебя сидеть там целый день. Но имей в виду, за постановку отвечаешь ты.

Шепетов вдруг разговорился, принялся шутить о предстоящей работе женщин. Лидия придвинулась ближе к столу, Поля смеялась, краснея. За спиной никто не стоял с делами к секретарю. Так было хорошо от теплой товарищеской беседы, но и тут Лидию настигла беда, которую она должна была рано или поздно испытать: явился неожиданно Петя в партком. Он бежал с мотком изолированной проволоки через плечо и инструментальным ящиком. Увидев ее, оторопело встал в дверях: значит, она не сегодня приехала и не к нему. Присутствие секретаря заставило сдержаться. Он не мог оставаться в ее присутствии спокойным. В его спину она едва успела крикнуть:

— Петя, если можно, обожди минутку.

Секретарь посмотрел на захлопнувшуюся дверь и перевел взгляд на женщин — растерянную Лидию и пунцовую Полю. Точечки в его глазах расширились, но он мгновенно скрыл удивление и продолжал тем же шутливым тоном:

— Этого молодца бы вам в отдел. В актив. Не смейтесь, я серьезно. Хорошо знает приисковый быт, с которым вам воевать придется, вообще, кажется, по женскому вопросу силен. А? — Шепетов вдруг нахмурился. — А вот дверью хлопает и мечется — дело плохое. Ну — все, кажется.

Лидия торопливо поднялась, мельком видела, как Поля, опустив голову, застегивала пуговицу на пальто. Встревоженная поведением Пети, Лидия выбежала из барака.

Петя медленно брел по улице и, казалось, знал, что она непременно должна его догнать. Слышал шаги рядом, но не оглянулся.

— За что ты сердишься, почему у тебя такой вид, будто я что-то сделала нехорошее?

Он нервным рывком плеча поправил моток проволоки. Выражение его профиля нисколько не смягчилось, только зашевелились губы:

— Неужели ты не могла прямо ко мне приехать? Я ничего не знал о твоем приезде. Ты давно на Незаметном?

Петя ждал объяснения. Лидия чувствовала, что улыбка у нее помимо воли вышла виноватая. Лицо юноши просияло:

— Может быть, пойдем сейчас ко мне?

— Нет, Петя, мне некогда.

И только что проглянувшая радость исчезла. Петя отошел от Лидии, словно ему неприятно было идти с ней рядом.

Лидия взяла Петю под руку. Он покосился на нее, но прикосновение ее руки смягчило досаду и злость. Он смотрел на нее тем взглядом, который заставляет женщину опускать глаза.

— Ну, беги, устраивай свое радио, а то скажут — шляется с бабенкой, бездельничает.

— Пусть попробуют сказать.

Петя крепко прижал ее руку к себе, как бы говоря, что он не отпустит ее ни за что.

— Петя, ты подумай, стоит ли мне переселяться к тебе? Неловко перед товарищами. Я чувствую — не надо этого делать. Подождем.