Чем больше думала она, тем больше накоплялось доводов за и против. В зависимости от настроения делала прямо, противоположные выводы. Мельчайшие факты, подмеченные ею, отрывки разговоров, жесты, недосказанные слова, которые обвиняли вчера мужа, сегодня защищали его. Куталась в платок, сидела часами у окошка, готовая встретить мужа у дверей решительным вопросом: да или нет?

Медленно, шаг за шагом, приблизилась она, наконец, к решению самой проверить его работу. Однажды в выходной день взяла с собой Ли Чуна и отправилась в тайгу под предлогом поисков черники, окончательно созревшей в эту пору. Ли Чун нес корзинку, покрытую салфеткой. Настилы из еловых веток, предохраняющие от действия тепла мерзлый слой в шурфах, зеленели квадратными коврами среди грязных растоптанных отвалов. На сапоги липли глина, ил. Сделав круг по кустарнику, они вышли к тому самому шурфу, из которого комиссия брала пробу. Оглянулась внимательно, села на пень и достала из корзинки белую эмалированную миску.

— Как, Ли, промоем в этой штуке?

— Можно, можно, — кивнул тот.

Они спустились в шурф по грязным стремянкам. Лидия объяснила, что хочет проверить корейцев-промывальщиков, которые обманывают мужа. Ли Чун принялся за работу. Наковырял в миску илистой прослойки, образующей как бы начинку в пироге из красных угловатых каменистых осколков, спаянных глиной, и, бережно пригладив ладонью, ждал дальнейших приказаний.

Выглянув из шурфа и убедившись, что никого нет, они прошли к ручью, замеченному ранее, и, утопая ногами в мягком мхе, присели на корточки у воды. Миска медленно покачивалась в руках у Ли Чуна, жижа по-степенно светлела. Он заулыбался, закивал головой и мокрым пальцем показал на дно миски: среди шлиха желтели крупицы золота.

— Шибко вода бежи. Мало-мало уходи.

Лидия пристально смотрела в глаза Ли Чуна. Этот миг в тишине под пихтами, опустившими широкие лапчатые ветви до земли, почему-то напомнил ей похороны.

— Не обманываешь ты меня?

Ли Чун перестал улыбаться. Глаза светились, как у ребенка. Он поцеловал свою ладонь.

— Моя твоя вот, — снова прикоснулся губами к ладони, — твоя говори, моя делай. Псе делай.

— Скажи теперь, почему же на ключе не хотят работать, ведь золото есть?

— Прииск работай не хочит, — аренда хочит. Корей мой многа знака, псе — мой. Шибко умный корей. Смотритель обманет, комиссия обманет, псе обманет, моя не обманет. Моя хитрый человек. Амур многа работай. — Он взял в воздухе пылинку воображаемого золота и приблизил к прищуренным глазам. — Моя знак хорошо смотри.

— Значит, на прииске можно работать?

— Большой прииск. Смотритель плохой. Твоя говори Федор Иваныч.

— Почему же ты мне раньше не сказал этого? — прошептала с укоризной Лидия.

Ли Чун смотрел в лицо, и голова его на тонкой шее покачивалась из стороны в сторону.

— Моя боялся, шибко боялся. Китай — убивай, рюський — убивай, корей — убивай. Моя многа ходи, многа смотри: шибко убивай. Молчи — хорошо, говори — шибко плохо.

Сомнения нет, Ли Чун не лжет. В его глазах светилась преданность. Хотелось приласкать этого человека, запуганного резней на родине и не меньше — тайгой. Вспомнились рассказы смотрителей о таинственных исчезновениях китайцев из артелей, когда вдруг на место одного является другой, на место другого — третий и все под одной и той же фамилией. Где же вчерашний Ван Чин-вей — никогда не узнаешь. Тайна хранится строго. Рука старост, принимающая золото и выдающая заработок, тверда, к тому же из-за спины старосты грозит рука контрабандистов и хунхузов, не менее твердая и решительная. Знание русского языка для сношения с администрацией делает старосту всесильным господином над артельцами.

— Твой хороший человек, — сказала Лидия и не удержалась — прикоснулась к черным волосам китайца.

Ли Чун вобрал голову в плечи, видимо, никогда не знал ласки, не понял ее. До слез было жаль его. Пока шли обратно, он кидал взгляды по сторонам, боясь, что его увидят вместе со смотрительшей. Лидия, занятая мыслями, заметила это лишь тогда, когда встретившийся у амбара кореец-промывальщик как бы невзначай, но внимательно взглянул на него. Она поняла свою ошибку — надо было идти порознь.

На крылечко она вбежала с краской возмущения на щеках. Дверь громко захлопнулась за нею. Еще не успела решить, что она сделает со своим открытием, но уж чувствовала, как дрожит все внутри. Смотритель, сидя за столом, повернулся на стук. Взглянула через его плечо и замерла: перед мужем был раскрыт журнал шурфа, из которого они с Ли Чуном только что брали пески. От самого верха донизу графу «золото» заполняло одно неизменное слово «пусто», «пусто» до скалы.

— Ну, где же твоя ягода, — выпрямился и потер руки Пласкеев. — Может быть, подводу послать. А?

— Ты не по ошибке в десятом шурфе записал «пусто»?

— А ты что, знаки нашла там? — не догадываясь ни о чем, пошутил смотритель. — Вот хорошая помощница была бы.

Лидия дрожащими руками копошилась в кармане пальто.

— Ты не смейся, пожалуйста. Или промывальщики тебя обманывают или… или ты сам… — Она, наконец, достала пакетик и, развернув, положила на стол. — Смотри. Я спускалась в десятый шурф.

Федор Иванович слегка побледнел, но самообладания не потерял ни на мгновенье.

— Не зря я беспокоился. Ты, оказывается, по ямам лазала. А если бы сорвалась со стремянки?

— Не смей издеваться! — крикнула она. — Ты знаешь прекрасно, что это не шутка. Ты укрываешь золото на участке. Ты сознательно идешь на преступление. Я давно это вижу!

Он оглянулся на окошко и на дверь. Озабоченным и серьезным тоном заговорил о трудностях разведочной работы, особенно с новичками и таким бестолочью-помощником, которому бы в лавке сидеть и разливать ложкой деготь. Он замечательно владел собой. В его речь вплелись и подозрительные промывальщики-корейцы, которым он давно не доверяет, но никак не может поймать на какой-нибудь махинации, и текучесть рабочих, не дающая возможности подобрать людей с навыком. Но чем сложнее рисовал он картину и чем невиннее изображал себя, тем больше Лидия убеждалась, в том, что именно он и есть подозрительный из всех подозрительных на Белоснежном. Она подала ему мысль о промывальщиках, и он хочет использовать эту мысль против нее же, свалив на них вину.

— Этот номер не пройдет, гражданин смотритель, — сказала она. — Вы знали, кого держите у себя подручными, они у вас — правая рука!

Она произносила слова грубо, язвительно, с блеском в глазах, старалась разбередить в себе ненависть, чтобы раз и навсегда покончить с мучительной неопределенностью, а он, словно не слышал злобы в ее голосе, и продолжал:

— Ты, девочка, еще в этих делах глупенькая. Ты обвиняешь, дай же мне доказать тебе твою ошибку, не зажимай рта. Обвинить и оскорбить легко, в особенности близкого человека, который только и думает о том, как бы устроить твою жизнь полегче, спокойней…

— Нечего сказать — успокоил!

— Подожди. Разведка почти закончена, разве теперь можно проверить показания, хотя бы они были на самом деле неправильными. Допустим это на минутку, для примера. Ни я, ни те, кто обвиняет меня, не докажем друг другу, кто прав, кто виноват! Новая проба не будет доказательством. Брали мы — знаков не оказалось, возьмут они завтра рядом — знаки могут проявиться. Дело в том, что проба будет новая. Понятно тебе, о чем я говорю? А с буровыми скважинами еще труднее. Желонкой брался незначительный столбик песков, а при гнездовой россыпи вполне возможно миновать ее. Вот тебе — разница в содержании. Не попал, как говорится, в струю или жилу — вот и ошибка. Не часы открыл и посмотрел время! А как ты, например, будешь контролировать промывальщиков, скажи, пожалуйста? Возле каждого надо поставить контролера, а возле контролера опять контролера.

Лидия видела, как преображается лицо мужа, слышала, как смелеет его голос. Да, он прав: теперь поздно, всю работу не переделаешь заново. Участок останется сомнительным даже в том случае, если смотритель будет заподозрен в сокрытии содержания в десятом или двадцатом шурфе. Она стиснула пальцы.