Генка покачал головой.

— Нет, Саша. — Он склонился, положив локти на колени, и тупо уставился на свои ладони. — Кажный старается жить лучше. У меня сын. Сын уже, знаешь, большой, учится в техникуме, и есть шансы, что будет учиться дальше. В общем, пока учится, квартиры ему не видать. Мы с женой тоже хотим в удобствах пожить… Разве не заслужили? Нет, Саша, у меня, может, эта квартира — тоже последний шанс, и если мать не желает, то ведь закон…

Александр прервал его:

— Пойдем поглядим, что у тебя за помещение.

Они встали и направились к крыльцу.

Подходя к дому, Арсений подумал: хорошо бы мама была одна. Хотелось побыть вдвоем с матерью.

Так оно и оказалось: Анна Николаевна сидела на диване и, облокотившись на высокий валик, смотрела рассеянно в окно.

После завтрака Лиза удалилась к соседке, с которой у нее были срочные дела. Александр еще не возвращался из гаража. Старушка скучала в одиночестве, вспоминала, делясь сама с собой разными мыслями о своих детях. Игорь, Серафима, Александр, Арсений — у каждого своя жизнь. Какой же был заводила — Арсюха… «Я здесь не останусь… Я поеду в Москву…» Анна Николаевна вспомнила давнюю послевоенную встречу с Арсением. Укатил тогда и всякие резоны были ему нипочем.

— Пришел, Арся. Ну вот и хорошо…

Арсений снял пиджак, повесил на спинку стула. Сел рядом на диван.

— Далеко ли ходил?

— Прогулялся по нашей улице, — кивком головы он указал направление. — Заглянул в парк, потом оттуда к школе прошел.

— Твои дорожки — парк да школа. На реке тоже побывал?

— Не успел.

— Ну и ладно. Успеется…

Мать глядела на сына. Он сидел рядом, и теперь она хорошо видела его своими близорукими глазами. Постарел Арся, морщины на лбу, точно борозды — годы берут свое. И улыбка не та, какая-то слабая… А какой был улыбчивый, веселый в молодости — захочет, бывало, всех рассмешит, всех взбудоражит.

— Парк-то, кажется, еще лучше стал, — сказал он.

— Смотри-ка, — подивилась мать. — А пустырь за церковью видел? Где вы в футбол играли?

— Нет там никакого пустыря. Дом девятиэтажный.

— Во-во, я про то и говорю. Все строят, строят…

— Это же хорошо, что строят.

— Да, конечно. А железную дорогу около Победы, рабочих заметил?

— Нет.

— Ты же по нашей улице шел. Неужели не заметил?

— Вроде что-то видел там, около Победы рабочих, а что конкретно — не помню.

— Ты ворота красные видел — вот что. По улице-то как идешь: справа и слева. А из ворот рельсы проложены.

— Возможно, мама, разве все заметишь.

— Эти рельсы мы во время войны проложили. Они из завода идут прямиком в лес. Топливо оттуда доставляли.

— Ты тоже строила?

— И я строила. По ночам ходили — днем-то я белье красноармейцам шила.

Они задумались.

Мать стала рассказывать, как строили железку, и по тому, как оживилось ее лицо, можно было понять, что, сидя у окна, она вспоминала не только сыновей, но и войну, которая так близко коснулась ее.

— Сколько уж мне лет тогда было. Не молодая. А грузовики-то большие. Нагрузят сверху тесу, а мы вверху. Господи, страху я тогда натерпелась. Вдруг, думаю, свалимся — дорога плохая, подбрасывает…

— Да, война… А я прошел сейчас мимо завода и не заметил. Ворота видел, а рельсы… Мне казалось, что так всегда было.

Анна Николаевна задумчиво покачала головой.

— Нет, не всегда. Только люди привыкают — война-то сколько годов назад была. Мокровых-то помнишь? Ну, самого Сергея Федоровича — еще в винном магазине торговал до войны. Он, бывало, когда тут по соседству жил, все говаривал: «Привет рабочему классу!» Хитрющий мужик — все Александром да Игорем восхищался. «С мастерством ребята, головастые!» Своих-то детей, однако, норовил по разным институтам распихать. Дочка старшая весной приезжала из Киева. Вон куда забралась. Там, говорят, в земле все копается, черепки разные ищет. А сам с женой теперь живет в том девятиэтажном доме, который ты видел. Ну, да такой мужик разве упустит! Приехала его старшая с сыном, тоже каким-то ученым. На собственном автомобиле прикатили — такие все расфранченные да строгие. Я Гальку-то вот такой знавала. — Мать жестом руки показала, какой была когда-то Галька. — А тут и повидать не пришлось: люди рассказывали. На автомобиле все туда-сюда, туда-сюда по городу… То в театр, то в магазины. Ни шагу пешком не ступила. А батька-то хоть и вином торговал, только во время войны тоже рыл окопы и вместе с нами ходил по ночам на железку… Седой сейчас, как пенек березовый. — В голосе у матери звучало какое-то сожаление. Ей, видимо, не понравилось что-то в поведении Арсения. — Меня когда встречает Сергей Федорович, то все завидует: «С тобой рядом дети живут. Дети рядом…» А недавно посетовал: «Что ж, что приезжала дочка. Носилась как угорелая по городу, и поговорить не успели по-человечески».

Арсений подумал, что мать, возможно, обиделась на него: пошел гулять по городу, не остался с нею. Скучает старушка, — может, надо было остаться.

— Я недавно на набережной была, — она помолчала, собираясь с мыслями. — Дом-то старинный у спуска помнишь? Воевода жил, основатель города? Теперь там картины вывешивают. Парни идут. Я спрашиваю: «А знаете, что было тут раньше?» — «А какая разница, бабуся!» — отвечают. Так и сказали: «Какая разница!»

«Старая проблема, — улыбнулся Арсений, — никогда бы не подумал, что у матери это есть. Хотя возможно, малый просто пошутил. Возможно, ему было не до этого. Молодые живут в другом ритме. Слишком много всякой информации, порой не хватает в голове клеток, чтобы осмыслить еще и то, что волнует стариков. Старики сами должны кое-что соображать и посмирить свои претензии».

Он хотел уже поведать матери свои соображения, но она опередила его:

— У тебя-то, Арся, как идет жизнь?

Арсений еще дальше откинулся на спинку дивана, потом выпрямился.

— Что моя жизнь! — он улыбнулся, сверкнул глазами из-под припухших век. — Живу, мама. Ничего…

— С дочкой-то видишься?

— Раньше чаще, сейчас пореже. Дети тоже растут, мама, и у них возникают свои дела, в которых отцу остается немного места.

— Да, конечно. Но я все же думала…

— Ты правильно думала, мама, — перебил Арсений ее. — Но сейчас другие времена. Сейчас, если личная жизнь не построилась, трагедию из этого делать не будут. Ваше поколение привыкло немного усложнять. А сейчас на это смотрят проще. Да и какое, собственно, дело до всего этого моей Полине. Она сама в этой родительской сумятице страдающая сторона.

— Да, верно, — вздохнула Анна Николаевна и посмотрела внимательно на Арсения. — Уж большая, поди, девочка.

— В институт поступила, — сказал Арсений. Сунул руку в карман пиджака, достал пухлую записную книжку. Извлек оттуда фотографию. — Вот, погляди, недавно снималась…

Мать рассматривала снимок, поднеся его близко к глазам, долго изучала нежное, под нависшей на брови челкой, девичье лицо.

— Губы вроде бы твои, — сказала она и взглянула на Арсения. — А так, видно, в нее лицом.

— Да, Поля на мать похожа, — согласился Арсений. — Но характер, кажется, другой. От меня что-то есть.

Он полюбовался фотографией, улыбнулся, вспомнив что-то, и убрал снимок.

— Привез бы как-нибудь. Показал бабушке, — сказала Анна Николаевна. — А то и не увижу внучку.

— Приедем, мама, приедем. Может, зимой приедем…

Арсений любил дочку. Оглядываясь в прошлое, он видел всегда перед собой одну и ту же картину. Темная головка, две косички, перевязанные белыми бантиками, белое платьице фонариком, белые туфельки. Маленький белый клубочек с голубыми глазками — и рядом они, папа и мама — Арсений и его жена Рита. Что-то происходило с ними тогда, что-то переливалось в груди, обжигало, и в глазах Риты вспыхивало какое-то мерцание; глаза ее вдруг обещали что-то впереди. И, застигнутый этим мерцанием, он говорил себе: «Может, будет у них все по-другому! Если перечеркнуть то-то и то-то — что именно, он толком не знал. Если позабыть что-то, а что-то вспомнить, что-то простить…» Раз за разом говорил он себе все это, и была рядом дочь Поля, и голос ее отдавался в ушах серебряным звоном.