— Силен парень! — прервал ее Борис — Даже ключиками брякал.

Она покраснела и опустила глаза.

— Все это ерунда, — Зойка снова рассмеялась, потом ее лицо приняло задумчивое, мягкое выражение. — Коля Басов давно влюблен в меня, безнадежно влюблен.

Это сообщение о каком-то Басове неприятно кольнуло Бориса, но он промолчал, лишь усмехнулся уголками губ и стал глядеть на крыши домов по ту сторону реки и на небо. И хотя ее шутливый рассказ не давал никакого повода к подозрениям, Борис все же рассердился. «Значит, там у нее тоже жених… А я тут, и она мне раньше ничего не говорила, скрывала, может, даже выбирала. Теперь выбрала, добилась и выкладывает…» Его особенно возмущало, что он оказался на одной ступеньке с каким-то Колькой Басовым, что он не единственный у Зойки. От одной этой мысли все закипало внутри. И видимо, на лице его все отразилось, так как Зоя спросила, что с ним. Но Борис отговорился, сказал, что не очень хорошо себя чувствует. Зойка замолкла. Наморщив лоб, она долго смотрела в сторону, будто слушала музыку, доносившуюся с веранды. Там в оркестре неистовствовали малые барабаны, их шумливая дробь напоминала топот сотен каблуков по рассохшейся лестнице.

Минут десять спустя они свернули в узкую темную аллею, Борис резко привлек Зойку к себе.

— Дурачок! — сказала она тихо.

Борис понял, о чем Зойка думает, но тему развивать не стал.

— Ну, ну! — погрозил он. — Словечки…

Уже поздним вечером, перед отъездом на аэродром, они сидели на лавочке, и Борису вдруг стало неловко за свои недавние мысли о Зойке, и новый порыв нежности подхватил его, но эти мысли все-таки не ушли, они копошились в нем, капризно будоража молодое самолюбие.

После той встречи прошел день. И вот письмо матери. Все сплелось в какой-то клубок, распутывать который Борису не хотелось. Белый кафель на стенах ванной сверкал чистотой, теплая вода приятно щекотала тело, кругом тихо, лишь монотонно журчала струя из крана, убаюкивала, успокаивала его своим домашним рокотаньем.

«А что, собственно, произошло?! — возмутился Борис. — Ну, встречаюсь — ну и что? Многие встречаются. О чем сыр-бор заводить?» Он прекрасно понимал, о чем сыр-бор, но произнести не только вслух, но даже про себя почему-то не мог. «Наверно, я преувеличиваю, — подумал он дальше. — Я всегда все преувеличиваю, усложняю. Такая уж у меня натура. Привык получать пятерки и вот боюсь, что сделаю что-то не так. Наверно, это от отца. Отец тоже преувеличивает, постоянно преувеличивает», — вдруг вспомнил он слова матери по поводу взаимоотношений отца со своим начальством, которое его недолюбливало и порой слишком прямолинейно. «Ты потихоньку, полегоньку. На тормозах!» — Борис улыбнулся, представив зоркие, с льдинкой, глаза матери и ее указательный палец, которым она водила туда-сюда перед носом отца и чеканила, вбивала в него свои любимые словечки. «Потихоньку, полегоньку! На тормозах!» — Борис снова улыбнулся и выключил кран.

Он брился, потом тщательно, волосок к волоску, причесывался и вышел из ванной с легким чувством освобождения. За завтраком съел яичницу, выпил три чашки душистого кофе и разговаривал с Зародовой подчеркнуто весело, шутил, смеялся, чем привел старуху в совершенный восторг.

Примерно через час, надев свою любимую оранжевую рубашку (она очень шла к его лицу), Борис отправился прогуляться по городу.

День был ясный и жаркий — лето стояло в том году удивительное. Борис свернул в переулок, такой же узкий и кривой, как и его улица, засаженный редкими, уже состарившимися деревьями. Гул машин сюда долетал глухо, переулок выглядел пустынным, и мальчишки бегали беспрепятственно по проезжей части, гоняя мяч.

Жмурясь от ласкового солнца, Борис пересек еще одну улицу и очутился на бульваре. Посмотрел направо и налево: около детских колясок сидели пенсионеры в соломенных шляпах, носились со скакалками девочки, женщины с книжками, с вязаньем в руках, грелись на солнце — все почти так же, как много лет назад, когда он приходил гулять сюда с матерью. Это постоянство жизни, неизменность ее течения, показались ему сейчас благодатными. Мир совершает свою работу: зеленеют деревья, бегает вокруг голосистая ребятня, голубеет небо, предвещая хороший ясный вечер, чирикают в зарослях листвы неутомимые воробьи, проносятся с ветровым шорохом автомобили, девушка и парень, приткнувшись на лавочке, рассматривают какую-то схему — будущие студенты, у них, возможно, завтра экзамен, — знакомая с детства картина действовала на Бориса умиротворяюще, и порыв неожиданного веселья охватил его, захотелось просто, без всякого самоедства, без всяких сложностей, тонкостей и предосторожностей, отдаться течению этой жизни.

На противоположной стороне улицы он увидел будку телефона-автомата и решил позвонить.

— Борис, — услышал он в трубке голос Фаринова. — Салют, Борис!

Фаринов пожаловался — жаркая погода вызывает у него головокружение, спросил, не захочет ли Борис на недельку-другую скатать на море, тут собирается одна компания на двух «Волгах». Кстати, можно и стюардессу прихватить. Как он на это смотрит? А если со стюардессой сложно, можно найти замену. Фаринов хмыкнул и повторил вопрос. Борис ответил, что это здорово, море — это прекрасно, но надо прикинуть, август на исходе. Потом Фаринов спросил, какие у Бориса планы — на сегодня, на завтра.

— Сегодня свободен, — ответил Борис, — а завтра встреча. Да, да — с той самой, из Аэрофлота! Воздушная любовь! — отважно кричал Борис в трубку. — Если хочешь, если возможно — присоединяйся, веселей будет. Часов в шесть, не раньше. Да, в том самом кафе.

Они поболтали еще о разных, пустяках. Фаринову срочно нужны перламутровые запонки, не знает ли, где достать. Борис не знал. «Салют, Борька! До завтра!»

Борис повесил трубку и подумал; у Фаринова все просто, он легкий парень, и живется ему оттого очень легко.

На другой день в девятом часу вечера мальчишки, толкавшиеся во дворе дома, где жил Борис, увидели такси. Шофер двигал то вперед, то назад и наконец умчался.

Мальчишки сразу узнали Бориса, из 146-й квартиры, он и раньше форсил на такси. А здоровенного парня с пакетом в руках, — это был Фаринов, — и девчонку (так и сказали — девчонку) никогда не встречали.

Все трое постояли с минуту во дворе и вошли в подъезд.

В лифте вместе с ними ехала женщина, администратор из универмага, ей надо было на седьмой этаж. Молодые люди, по ее словам, держались непринужденно, улыбались, но девушка, кажется, была чем-то смущена, даже взволнована, она то и дело поправляла прическу, хотя все у нее было в порядке, даже очень в порядке.

«С такси здесь легко, — говорил высокий, видимо продолжая начатый раньше разговор. — Мигом домчим вас, хоть на луну…»

Значит, Зою очень беспокоило, как бы не опоздать к себе в аэропорт.

…Над городом, над кривыми улочками и прямыми, как луч, проспектами, над парками и площадями сгущалась ночь. Духота дневная ушла, хотя разогретый солнцем асфальт отдавал еще свое тепло. Редки стали прохожие, погасли огни реклам, зыбкое розовое сияние плавало в вышине, и глухие, точно сквозь бетонный туннель, звуки наполняли теперь город. Где-то на соседних улицах, проносилась с бешеной скоростью машина, чьи-то шаги гулко стучали по асфальту, где-то шептались влюбленные, и еще светились в домах редкие окна.

Изумительное ощущение, когда глядишь на ночной город с высоты — на бесконечные ломаные пунктиры фонарей, на редкие огни в домах.

Что там — за этими огнями?..

Светлое пятно в тихом доме, в тихой кривой улочке на четвертом этаже — там сейчас трое, там Зоя в гостях у своего жениха.

Город жил вздохами, как бы с трудом освобождаясь от дневных, забот: обрывки уходящего ритма, отдельные звуки, шорохи — все сплеталось, замирало и снова возникало, подталкиваемое чьей-то неутомимой рукой. И красные сигнальные фонари над высотными дворцами мерцали ярко и тревожно.