— Ишь ты, уже успели! Заменили решетку… Как ловко замазали, будто ничего и не было.

Серафима посмотрела туда, куда показывал Лева. Решетка была вроде везде одинакова. Но голос Левы был таким убедительным, что она покивала головой, давая этим понять, что видит отлично и подтверждает: решетку заменили. Сомнения, бушевавшие в ней, кажется, поутихли. Хотя, конечно, не каждый бы поверил во все это, история действительно выглядела очень неправдоподобной. Но и отрицать случившееся окончательно нельзя. Разве мало у нас в жизни бывает неправдоподобных историй! Почему же не прибавить к ним еще одну? Во всяком случае, Льву Петровичу в этой автомобильной катастрофе крупно повезло. Серафима так и Малковой сказала: «Крупно повезло». И та согласилась с ней, и даже подкрепила свое согласие разными словечками: «Может, как раз твой Лев Петрович и родился в сорочке. Уж если кому не судьба, так хоть с двадцатого этажа бросайся, все равно не разобьешься… Уж если не судьба, так тут что хочешь вытворяй…» Подобных выражений и слов было высказано тогда великое множество, и они окончательно успокоили Серафиму.

Сейчас Малкова еще раз повторила: «Конечно, дорогая, тебе надо поехать к маме». Серафима качнула головой и переспросила: «Ты тоже так считаешь?» И Малкова очень твердо сказала: «Да!» Про себя в тот миг Малкова подумала, что, безусловно, в отсутствие Серафимы на Льва Петровича обязательно что-то свалится и, возможно, ему придется снова висеть над какой-то пропастью. Такой уж человек, Лев Петрович. Но, поразмыслив насчет этого более здраво, Малкова тотчас же успокоилась: ведь Серафима может и не узнать об этом, она будет в отъезде, и, конечно, ни о чем таком не узнает…

В тот день в цветочном магазине только и говорили, что про поездку Серафимы к матери. Было решено, что в пятницу Серафима не выйдет на работу.

И она, в самом деле, не вышла. Но и уехать в пятницу тоже не смогла. Все в намеченных планах нарушил телефонный звонок. Утром в четверг Серафима позвонила одной своей приятельнице, работавшей в универсальном магазине. Эту приятельницу, щеголявшую в немыслимо коротенькой замшевой юбочке, Серафима вообще-то терпеть не могла. Но их связывали деловые отношения, поэтому Серафима сдерживала свою антипатию. Она позвонила ей утром и спросила, не нужны ли той гвоздики, в магазин в ближайшие дни поступят гвоздики. Та ответила, что десяточка два возьмет и скажет своим… Они всегда так начинали разговор. Вот будет в магазине то-то и то-то. Поступят гвоздики или розы из Румынии или какие-то немыслимые кактусы — поимей, значит, в виду, поспрошай у своих, кто интересуется. О своей поездке к матери Серафима сказала между прочим. Вернусь, дескать, и мы насчет гвоздик условимся поточнее. Но именно поездка и заинтересовала приятельницу. «Почему в пятницу? На твоем бы месте, Сима, я поехала в субботу или в воскресенье…» И без всякой связи начала тараторить об усталости, что работы невпроворот, что в пятницу в универмаг поступят дамские кримпленовые костюмы и, следовательно, жди столпотворения. Серафима про кримпленовые костюмы не стала расспрашивать, но сразу же согласилась: удобнее, пожалуй, поехать в субботу. На этом разговор у них прекратился. «Привет, до встречи!» — «Привет, привет…» А вечером, когда Арсений позвонил снова, Серафима сообщила, что в пятницу ей не удастся уехать, запарка в магазине, прибывают гвоздики и розы, с утра до вечера все крутятся, как в войну. «В субботу, Арся… Ты поезжай, а я в субботу… В субботу меня никто не удержит!»

Арсений, слушая сестру на другом конце провода, улыбнулся: «Как в войну!» Что-то он не припомнит, чтобы в войну люди целыми днями крутились с гвоздиками и розами… Но возражать не стал: в субботу так в субботу. «Привет и наилучшие пожелания Льву Петровичу!»

Из пятерых своих детей Анна Николаевна меньше всего беспокоилась за старшего Игоря. Хотя семейная жизнь сына не вызывала у нее радости. Игорь женился еще до войны, летом сорокового года. Женился внезапно. В какой-то день вдруг объявил ей, что собирается в загс. И хоть ложись, хоть падай: оказывается, невеста не считает нужным познакомиться с будущей свекровью. Только на свадьбе мать впервые увидела Веру, когда уже сидели за столом. Ничего, красивая девушка, все при ней. Но властная. У матери на этот счет глаз наметанный. Не легко будет Игорю, подумала она, заметив, с каким холодным спокойствием оглядывает Вера гостей. И тут же поправила себя: «А может, ему только такая и нужна, с его-то характером?!»

Молодые стали жить отдельно, хотя снимать комнату им было не по карману, но Вера так сказала… Мать сразу поняла, что если Вера сказала, — значит, все: вопрос не подлежит обсуждению. После войны им дали квартиру в новом доме около завода. Две большие комнаты, кухня просторная, теперь таких не строят, и балкон имеется. Игорь, навещая мать, не забывал пригласить: «Приезжай, мама, искупаешься в ванной». У матери с невесткой не сложились отношения, позвать просто так, в гости, Игорь, видно, побаивался, он искал повод. И Анна Николаевна иногда приезжала к сыну — действительно только для того, чтобы искупаться в ванной.

После войны родилась дочь у Игоря — Марина, через три года сын Валька. Но отношения у матери с Верой оставались прежними, да, впрочем, все уже привыкли к этим отношениям и не пытались их изменить. Сам Игорь считал в порядке вещей быть под началом своей властолюбивой супруги и всякие там острые углы, образовавшиеся между женой и матерью, обходил молчанием. Мать же в душе полагала, что Вера сломала жизнь Игорю. Мальчишка рос хороший, открытый. В шестнадцать лет пошел на завод, к станку — чтобы помогать матери. На заводе пристроился учиться по вечерам — закончил техникум, вот какой умница. С задором был — со всеми обходительный, вежливый. В войну его выдвинули на заводе цехом руководить, два раза ездил в Москву за орденами. Да и после войны еще восемнадцать лет был начальником цеха. В городской газете писали про него, что хороший специалист, что трудится с полной отдачей. Портрет его на площади весь город видел — большой портрет, далеко можно было видеть.

А в шестьдесят третьем году Игорь вдруг подал заявление и распрощался со своим цехом, перешел в литейный на формовочный участок. Матери он сказал коротко: «Устал, мама…» На формовочном участке дел действительно поменьше. Теперь он сидел в небольшой будке за фанерной перегородкой — покуривал. Или шел посмотреть, как справляются с заданием бригадиры, делал попутно замечание крановщице насчет безопасности, но не потому, что было у нее какое-то упущение или беспокоился за бригадиров — нет, дело вокруг двигалось своим чередом. Ему просто хотелось выйти, поразмяться, переброситься с рабочими двумя-тремя словами и прикинуть в уме, как там с планом… План на формовке был невелик и с ним всегда было все нормально.

В те месяцы Игорь отвоевал у ЖЭКа подвальную комнатушку у себя в доме. Заброшенная комнатушка — в ней ремонтные рабочие складывали свой инструмент. Игорь провел туда электричество, поставил верстак, механическое сверло, тиски, небольшую наковальню — вроде как для забавы мастеровому человеку. Вечерами точил, пилил. Дверные ручки и шпингалеты у себя в квартире все переделал и краны на кухне и в ванной. А иногда кто-нибудь попросит — ключ для замка, болтик к стиральной машине, трубку для душа или какие другие мелочи, необходимые в хозяйстве, — никогда не отказывал. По округе молва шла: если надо срочно что сделать или работа какая посложней — неси к Игорю Ивановичу, отремонтирует в самом лучшем виде, поминать будешь добрым словом. И в будние дни вечером, и всю субботу, и даже воскресенье прихватывал Игорь, копаясь над железками в своей мастерской.

Позднее стали поговаривать, что не зря стучит там Игорь Иванович, уже будто кто-то подсчитал, что вторую зарплату он себе выколачивает. Может быть, и так. Но раздавались и другие голоса: своими руками, дескать, выколачивает, а не чужими, и как он в войну действительно вкалывал, так это хорошо известно всем, не жалел себя человек…