Пока Пинчук объяснял Маланову, где лучше встать, чтобы сторожить, Давыдченков развязал мешок и достал из него большой кусок сала и целую краюху хлеба, потом осторожно извлек бидон с молоком. Давыдченков был в приподнятом настроении.

— Ты понимаешь, Леха, — говорил он возбужденно. — Они тут по-особому делают шпиг. Они коптят его как-то и начиняют чесноком. Его можно съесть гору.

— Кто на хуторе? — спросил Пинчук.

— Этот хутор будто с неба свалился, честное слово, — сказал Давыдченков. — Ты видел, какое хозяйство… А где фляга? Ага, здесь фляга. Пришел я туда… Выходит бабуся, очень древняя, но по всем статьям на высоте бабуся. Увидела на пилотке звездочку и давай балакать по-своему. А потом позвала за собой и вот, смотрю, вытаскивает все, что мы тут принесли. Из тайника из какого-то приволокла и давай объяснять мне, как да что. «Ганс — ни-ни… Ганс — там», — Давыдченков показал неопределенно рукой. — А где? Ну тараторит по-своему, хоть бы пару наших словечек вставила. Дай-ка, Никола, мне флягу. А немца здесь нет, боится немец здешнего леса. Понял?..

Через час, сморенные усталостью, они растянулись среди кустов и уснули мертвым сном.

Пинчук проснулся, хотел взглянуть на часы, но часов на руке не было, и он вспомнил, что отдал их Маланову, когда тот встал на дежурство. Сейчас Маланов спал рядом, а за ним — Егоров, значит, сторожит их Давыдченков, значит, прошло не менее трех часов.

Пинчук открыл глаза и смотрел на ветви высокой ели, стоявшей по другую сторону оврага. От земли тянуло холодом, и по оврагу сквозил тоже холодный ветер. Он смотрел на эту высокую ель и думал, сколько же лет она здесь стоит и куда проросли ее корни. Ему показалось, будто ель тоже смотрит на него оттуда, с высоты, и тоже хочет узнать, сколько ему лет.

«Сколько тебе лет, Пинчук?» Он вдруг забыл, сколько ему лет. «Я живу давно, я так много всего видел…» — «Что же ты видел, чтобы забыть свои годы?» — «Я видел смерть, я видел ее много раз». — «Ну так что?» — «Как что? Смерть видят только старые люди, которые кончают жить». — «Но ведь сейчас война». — «Да, сейчас война, и потому я так много видел». — «Ах, тут какой-то круг». — «Круг, конечно: я потерял Пашу и нашел Варю, а вот еще и Давыдченков. Он теперь станет мне большим другом, я чувствую». — «Сколько же тебе лет, Пинчук, может, ты все же подсчитаешь?» — «Много, очень много, если подсчет вести по потерям. Но я совсем молодой, очень молодой, потому что я ничего еще не узнал в жизни… В настоящей жизни…»

Пинчук снова открыл глаза и обнаружил, что Маланова рядом уже не было. «Наверно, возится с рацией», — удовлетворенно отметил Пинчук и стал думать о Давыдченкове, о Коле Егорове, о том, что предстояло им впереди. Чутье и опыт подсказывали Пинчуку, что пребывание их в тылу у врага не окажется долгим. Операция, проведенная ими — это тоже хорошо понимал Пинчук, — не является рядовой и наверняка повлечет за собой существенные изменения в боевой ситуации на всем участке фронта.

Макушка огромной ели по другую сторону оврага заходила из стороны в сторону: на высоте гулял ветер. Ель, казалось, прислушивалась к размышлениям Пинчука, и ему показалось, она закивала своей остроконечной вершиной, когда он подумал, какие изменения могут произойти после того, как они провели свою операцию.

И на мгновение ему представилась удивительно прекрасная картина: там, за лесом, за разбитыми хуторами бьются батальоны его дивизии, наступая на фашистов. А он, разведчик этой дивизии, идет к ним навстречу. Пинчука вдруг охватил неудержимый восторг в предвидении будущей встречи: маленькая группа разведчиков и огромная многотысячная армия — он почти захлебывался в ее объятиях…

Все почти так и произошло, как предчувствовал Пинчук. В ту ночь, когда было открыто танковое логово, наши самолеты беспрерывно летали над передовой в немецкий тыл. К гулу их пехотинцы в окопах уже стали привыкать, хотя и задумывались по поводу того, какие события последуют вслед за столь массированными налетами нашей авиации.

На второй день авиация неожиданно ударила по немецкому переднему краю, к авиации как-то незаметно и постепенно присоединилась артиллерия, а после полудня вдруг взвились ракеты и батальоны, вскинувшись над брустверами, пошли вперед, выбили в коротком и жестком броске вражескую пехоту из окопов и с танковым десантом углубились на значительное расстояние, разорвав оборону немцев.

Наступление продолжалось весь вечер и всю ночь. Зайдя в тыл, части переднего края стали расширять плацдарм, и, боясь окружения, немцы были вынуждены убраться и на соседнем участке. Полк, в котором воевала Варя, тоже пошел вперед.

Был серый облачный день. Скрипели повозки, груженные телефонными аппаратами, катушками кабеля, разным военным имуществом. Девушки-связистки шагали за повозками неровной стайкой, поглядывали опасливо вперед, отходили в сторону, пропуская мимо грузовики с пушками, штабные автобусы, радиостанции.

Когда девушки вступили на понтонный мост, налаженный саперами через реку, Варя будто что-то вспомнила и остановилась.

Мутноватая холодная вода плескалась у ее ног, хлюпая по бортам понтона. Торчали у берега концы затонувших бревен, плыли листья, и птицы кружились над водой, грустно вскрикивая.

Варя стояла и глядела задумчиво в одну точку.

Может, в тот миг она снова увидела коптящий огонек в землянке и в его зыбком оранжевом свете лицо Пинчука — обросшее, худое, с холодным тяжелым взглядом.

Громыхали по понтону повозки. Кто-то окликнул Варю, она вздрогнула и побежала вперед, туда, где шагали ее девчата, и, догнав их, долго шла молча.

Он приехал сюда вчера — в этот старый дом, где прошло его детство. В небольшой квадратной комнате, которую теперь занимает брат, обитала когда-то вся их семья: мать и четверо сыновей. Коля — самый младший. Потом, если перечисление вести по восходящей, он, Арсений, потом Александр и Игорь. Есть еще Серафима, сестра, но она с давних пор жила отдельно.

Александру уже под шестьдесят — сухопарый высокий мужчина с жестковатым лицом. Он работает шофером в райпотребсоюзе — тридцать лет работает на одном месте. Водитель первого класса, общественный инспектор городской ГАИ и председатель месткома у себя в гараже.

А младший, Коля, погиб на войне в сорок втором. Младшего давно нет. Хотя именно Коля «позвал» Арсения в родной город. Если бы не он, то, возможно, и не собрался бы…

Арсений лежал и думал, как все неожиданно получилось. В соседней комнате было тихо, и на кухне тоже тишина, все в доме еще крепко спали, только он, Арсений, проснулся и неподвижно глядит в потолок, который с каждой минутой обозначался яснее, отчетливее.

«Как хорошо, что я приехал, — думал Арсений. — Я снова здесь, через столько лет… Мне хорошо и немного грустно. Потому грустно, что нет рядом моего младшего брата Коли…»

Арсений всматривается в мутные очертания знакомой с детства комнаты и вспоминает день, когда пришло письмо от Александра.

В тот же день Арсений позвонил по телефону Серафиме и сообщил новость.

— Нам обязательно нужно поехать. И тебе и мне. Такой торжественный момент, ты представляешь! — воскликнула Серафима, помолчала немного и добавила: — Я, во всяком случае, непременно поеду. Все дела брошу к черту и поеду! Сегодня же договорюсь с заведующей.

— Я тоже поеду, — ответил Арсений и неожиданно для себя, будто день был заранее намечен, назвал ближайшую пятницу.