— О чем?

— Мама, где у тебя Колино письмо?

Мать встала, порылась в шкафу и подала Александру солдатский треугольник.

— Вот слушайте. — Он развернул письмо и начал читать: — «Здравствуй, дорогая мама! Получил твое письмо и был очень рад. Только почему ты так мало написала мне. Ты, наверно, очень расстраиваешься из-за нас, переживаешь. Не переживай, мама. Все будет хорошо. Разобьем немца и вернемся к тебе с победой. Ты представь — сразу приедем все четыре твоих сына. Сядем вместе за стол, поглядим друг на друга…»

— Не удалось, — шепотом произнесла Серафима.

Мать, отвернувшись, вытирала слезы. В который раз ей приходилось сегодня вытирать слезы.

И все опять замолкли. Долго никто не проронил ни слова. Только слышались редкие вздохи матери. Все почему-то глядели в окно, туда, где за заборами и соседними домами шумела улица, шумел город. И перед глазами их в случайных обрывках, в далеких мгновениях детства, снова возникала минувшая жизнь, и они напряженно вглядывались в нее и удивлялись про себя: когда же все это было, как быстро пронеслось время.

— Ты завтра, Игорь, не забудь: в двенадцать, — сказал Александр, нарушая молчание.

— Как же я забуду. Что ты! — ответил Игорь тихо.

Завтра они еще раз переживут все эти мгновения, чтобы потом снова пуститься в жизнь, которую каждый себе избрал.

Старуха Зародова была давней и единственной соседкой Бориса по квартиле. Утомленная бесконечными разговорами во дворе, она вернулась домой часу в восьмом и до десяти просидела у телевизора — показывали шумный детектив с выстрелами; потом, когда фильм счастливо закончился, она встала и вышла на кухню. Она сразу поняла, что у Бориса готовится компания — холодильник был нараспашку, на столе в тарелках лежали печенье, яблоки, сыр, на плите фыркал кофейник, и сам Борис, в белой рубашке, возбужденно суетился по кухне. Зародова заметила, что он изрядно навеселе, и по-старушечьи посетовала на позднее время. Но Борис только усмехнулся, сказал, что у него друзья, что время, наоборот, самое детское. Пока они так разговаривали, из комнаты донесся девичий смех, его тут же заглушил мужской голос.

— У меня Фаринов, мой дружок. И еще с ним очень симпатичная девушка, — объявил Борис и неожиданно подмигнул.

Зародова покачала укоризненно головой: они прожили в общей квартире около пятнадцати лет, и она знала, что родители Бориса не одобрили бы вечерних развлечений сына. Сам Борис — она помнила его еще востроглазым малышом — никогда не приводил в дом так поздно друзей. Это был, по ее мнению, очень скромный и воспитанный юноша, в будние дни после занятий в институте часами сидел за книгами или чертил что-нибудь на огромной доске, даже летом его нельзя было упрекнуть в безделье, он не рвался на улицу, как другие ребята, серьезный молодой человек. И приветливый: если спросишь о чем-нибудь, он терпеливо выслушает и ответит вежливо, с ласковой, умной улыбкой. И книги очень любил. У них там, в дальней комнате, все стены заставлены книгами.

Когда Зародова минуту спустя стала дознаваться, что за девушка с ними, — ее прежде всего насторожило присутствие девушки — ну, какая-нибудь стриженая вертихвостка, мало ли их сейчас шлендает по улицам, еще и ограбить может, — Борис уклонился от прямого ответа; он только улыбался, отделываясь шуточками по поводу ее подозрительности, или вдруг начинал напевать какую-то странную песенку про почтальона и раскачивался при этом, виляя дурашливо задом, как это делают теперь, когда танцуют. Зародова попросту махнула на него рукой и поставила на плиту чайник. Пока чайник вскипел, Борис успел перенести тарелки с закусками и кофейник в комнату, а она уселась тут же, на кухне, за свой чай. Из комнаты Бориса вскоре донеслась музыка, видно, они завели там магнитофон. Зародова допила чай, походила по коридору, прислушиваясь к голосам в комнате, все было спокойно, она снова ушла в свою комнату и тут же улеглась в постель.

Разбудил ее громкий стук в третьем часу ночи. Она быстро оделась и вышла в коридор. Дверь Борисовой комнаты была нараспашку, и в проеме ее она увидела милиционера.

— Идите сюда, будете присутствовать при составлении протокола, — сказал он.

Войдя в комнату, Зародова сразу увидела, что оконное стекло полностью выбито и шелковая штора, подгоняемая сквозняком, полощется на улице. На столе в беспорядке стояли тарелки с недоеденной закуской, чашки с недопитым кофе, пустые рюмки, одна бутылка лежала на полу, и от нее по паркету расползлась красная лужа.

— Где Борис? — спросила Зародова, тревожно озираясь.

И тут в соседней комнате она увидела еще двух милиционеров.

— Пьян, скотина! — сказал один из них, яростно тормоша лежащего на диване Бориса.

Подхлестнутая непонятной догадкой, Зародова бросилась к окну. В ночной, слабо освещенной улице, с высоты четвертого этажа она увидела белую санитарную машину и снующих в хмуром безмолвии людей.

Как потом было записано в протоколе, Фаринов сам разыскал ближайший милицейский пост и обо всем рассказал. Он только все повторял и просил обязательно зафиксировать, что не ожидал Зойкиного броска в окно, что собирался только пошутить, не более. Спустя несколько минут милицейский мотоцикл подъехал к дому, и милиционеры побежали к тротуару, где, скорчившись, лежала Зоя Садчикова. Не было необходимости прощупывать пульс, она лежала на боку, одна рука чуть выкинута вперед, глаза широко раскрыты, и в них одновременно были страх и удивление, как будто она все еще продолжала борьбу и недоумевала, что все это происходит с нею. Вокруг холодно поблескивали осколки стекла, выбитого ею при падении.

Утром в милиции приведенный в чувство и окончательно протрезвевший Борис стоял перед следователем. Известие о гибели Зойки застало его врасплох. Он долго стоял, бессмысленно скользя взглядом по коричневым стенам и зарешеченному окну, то вдруг вскидывал глаза на потолок и снова опускал их, оцепенело озираясь по сторонам.

— Слушайте, вы! — повысил голос следователь. — Я хочу знать, как это случилось. Отвечайте. Давно вы знаете девушку?

— С мая… Может, чуть раньше, — отвечал, глядя в одну точку, Борис.

— Вы встречались?

— Да.

— Часто?

— Когда она прилетала в Москву, мы виделись.

— Когда вы вчера ее увидели?

— Днем. Она прилетела и сразу позвонила.

— Где вы были?

— Нигде. Ходили по улицам, потом пошли обедать.

— Откуда взялся Фаринов?

— Я позвонил ему.

— Вы позвали его в кафе?

— Да.

— А потом?

— Потом решили поехать ко мне. Зое сегодня в полет. Решили, что проводим ее вечером.

— Фаринов знал, что у вас пустая квартира?

— Да.

— Рассказывайте дальше.

— Я плохо помню.

— Рассказывайте, что помните. Пили?

— Да… Но немного…

— Кто пил немного?

— Зоя… Она едва притрагивалась к рюмке.

— А Фаринов?

— Он, по-моему, тоже был трезв.

— А вы напились?

— Я не знаю, как это случилось. Это для меня так неожиданно.

— Напились, хотя обещали девушке проводить ее на аэродром. Ведь вы лично обещали ей проводить, она поверила…

Борис обхватил голову руками и начал всхлипывать.

— Перестаньте! — грубо оборвал его следователь. — Давно вы знаете Фаринова?

— Года два. Но я его совсем не знал. Изредка встречались.

— Часто с ним были в компаниях?

— Очень редко.

— С девушками?

— Да.

Следователь пристально глядел ему в глаза, и под этим взглядом Бориса снова затрясло. Лицо у него сейчас было серое, как камень.

— Я не знал, что он может так, я никогда не думал…

Следователь вдруг рывком поднялся и, подойдя к двери, распорядился:

— Уведите его!

Борис пошевелил зачем-то пальцами, будто собираясь еще что-то сказать, но, встретив решительный взгляд следователя, медленно направился к двери. Следователь пропустил его мимо себя, затворил за ним дверь и отошел снова к столу, долго стоял рядом, о чем-то раздумывая, потом тяжело сел и, протянув руку, вынул из стопки картонных папок одну, на обложке которой было написано «Зоя Садчикова».