В это время на другом краю города, в старом кирпичном здании военкомата, в кабинете с холодной казенной мебелью сидел за столом пожилой полковник — военный комиссар — и листал несколько страничек пожухлого от времени и долгого лежания в архиве «личного дела». Полковнику предстояло на днях вручать орден Отечественной войны матери погибшего солдата. Он извлек из архива его «личное дело» и теперь изучал его. Листы пожелтели, чернила поблекли. На листке, который он держал в руках, было написано:

Сколько лет прошло, как были написаны эти слова, а они и сейчас отдаются торжественным гулом в сердце.

Полковник думал о том, какие слова скажет он матери, когда будет вручать ей орден погибшего сына. Он сидел, склонившись над пожелтевшим листком, и не мог найти эти слова. Все казалось блеклым, тысячу раз говоренным, казенным. «Ваш сын отдал свою жизнь за Родину…» Мать знает об этом не хуже его.

Полковник перелистнул страницу. Он подумал о себе. Тогда, тридцать лет назад, он был комбатом и ему немало приходилось хоронить на поле боя товарищей и друзей. В войне погибли миллионы. Про них говорили: «Они выполнили свой долг». Троекратный салют из автоматов, несколько слов над братской могилой. Но разве тот, кто остался жив, не выполнил своего долга! Нет, выполнить долг перед Родиной каждый хотел, но про себя думал обойтись при этом не такой дорогой ценой, как жизнь. Немало людей погибло в войну, так ничего и не совершив.

Но мы и про них говорили, что они выполнили свой долг. Почему мы так говорим?

Война. Видимо, война делает эти слова особенно значимыми.

В семнадцать лет Николай Морев свое состояние обозначил простыми словами: «Я не могу…» Способны ли мы сказать, что поступали в своей жизни так же в течение всех последующих лет, которые были отпущены нам счастливой судьбой? Тут есть над чем подумать. Чем дальше мы от тех грозных лет, тем больше мы должны думать. Иногда малец какой-нибудь может уснастить свою речь всякими громкими изречениями, но это еще не означает, что он сам следует им. Старой матери этого парня, оставшегося лежать под Волховом, он скажет все, что думает, все, что испытывает сейчас перед памятью Николая Морева и миллионов других, даровавших нам жизнь. Про неоплатный долг живущих перед этой матерью, перед многими матерями…

Полковник перечитывал строки из немногословного и по сути такого обычного «личного дела». В конце концов это будет не официальное собрание с трибуной и длинными рядами зала — это произойдет дома, в тесноватой комнате, где соберутся самые близкие. Он попытался представить, кто будет присутствовать на торжестве вручения награды. Три брата, их жены, еще сестра и ее муж. Правда, он не уверен, что они все будут. В этом городе живут только два брата, они-то наверняка придут. Это он должен тоже учитывать.

Недавно в трамвае ему пришлось услышать случайную фразу: «В войну погибли лучшие». Так это или не так — он не решается судить. Он сейчас подумал, что с заявлениями, в которых были слова «Я не могу…», в те месяцы сорок первого года обращались тысячи и многие из них, уйдя на фронт, погибли. Это были, безусловно, ребята особого склада, особой честности и совести. Если бы они остались живы и вернулись к мирным делам, как вернулись после Победы миллионы людей, жизнь, безусловно бы, выиграла от этого, и выиграла несказанно. Однако этого не могло случиться. Кто-то должен был платить за Победу, и платили за нее самые честные и совестливые. В первую очередь платили они, для кого слова «Я не могу…» были выражением их готовности к подвигу.

Старый полковник, склонившись над столом, углубился в далекие фронтовые воспоминания.

Бульвар у городского театра пламенел густой зеленью, как и в давние довоенные годы. Слева, в цветастом сквере, когда-то стояло дощатое серое здание летнего кинотеатра. Надя хорошо помнила это здание с длинным прохладным залом внутри, с деревянными обшарпанными колоннами, украшавшими его снаружи. Около этих колонн девчата и парни назначали друг другу свидания… Волосы у Нади давно поседели, кожа на щеках поблекла, походка стала тяжелой… Не узнать той девчушки, которая когда-то, в полыхающем гладиолусами и маками сквере, встречалась с Колей Моревым.

Она давно привыкла обходить стороной этот сквер.

Но тут на боковой улочке, с нагруженными в обеих руках авоськами, встретил ее Александр.

— Здравствуйте, Надя! — он был старше ее и по привычке называл только по имени.

— Здравствуйте, Александр Иванович!

И он и она задержали на мгновение шаг.

— Как вы поживаете?

— Ничего, спасибо. Как вы?

Александр, быстро взглянув ей в глаза, сообщил:

— А у нас новость, Надя. Колю орденом наградили. Еще там, на фронте. Теперь вот будут вручать его маме.

— Колю?! Орденом?!

— Да.

Глаза ее вспыхнули.

— Заходите к нам, Надя.

Она кивнула.

— До свидания.

— До свидания, Надя.

Такое необычное известие: Колю Морева наградили орденом! Сколько же лет прошло с тех пор, как она проводила его на вокзал. Шагая по тротуару к трамвайной остановке, Надя подсчитывала. Это было в октябре сорок первого. А в сорок втором он погиб. Написали, правда: «Пропал без вести…» Стало быть, разобрались и даже орденом наградили.

Она вдруг вспомнила. В то последнее лето они назначили свидание около кинотеатра на бульваре. Она и сама не знает, что случилось тогда с ними обоими. В кино они не пошли. С час погуляли на набережной. А потом сели на паром и махнули на другую сторону Волги — в сосновый бор.

Никогда ничего подобного с ней не было после, может, поэтому и память о той ночи до сих пор живет в ней. Они опоздали на паром и провели ночь в лесу у костра. Она все же немного поворчала тогда для острастки, посердилась для виду, хотя еще раньше его знала, что они опоздают на паром. А какое было ликование в душе! Все страхи — что сказать отцу и матери, ведь они волнуются — все это куда-то исчезло, и только несказанно высоко пела душа, и так необычно сочетались со всем этим запах хвои и дальний гудок паровоза. И бескрайним счастьем открывалась впереди жизнь. Коля беспокоился, что она простудится, и следил за костром, а ей было жарко.

Едва стало светать, их перевез на лодке через Волгу рыбак. И в то же утро они узнали, что началась война.

Надя шагала не спеша к остановке, ей и сейчас еще светило в лицо то солнечное утро. Морщинки у глаз ее как бы разбежались, и щеки покрылись румянцем.

Она думала о том, что сообщил ей Александр. Колю наградили… Она всегда знала, что он не уйдет просто так, без следа… «Пропал без вести!» Эти слова, казалось ей, оскорбляли его память. Как мог он, такой смелый и чистый, такой верный, не оставить никакой вести о себе. Этого не могло быть. Она всегда верила в него и ждала. И вот весть дошла. Через тридцать лет… Надя не отличалась разговорчивостью. К этому привыкли не только на работе, но и дома. В тот вечер она была особенно молчалива.

Известие о награждении орденом сына Анны Николаевны Моревой каким-то образом достигло ушей старухи Залатовой, которая в войну работала тут домоуправом. Ну, тогда она была бравая женщина и ходила зимой в полушубке и с портфелем. Контора домоуправления помещалась на углу около гастронома, там есть полуподвал из красного кирпича. Сидела в конторе Залатова, как в военном штабе, — командовала. Побаивались тогда Залатову все. Теперь что — укатали сивку крутые горки: давно на пенсии Залатова, живет на соседней улице в двухэтажном удобном доме. За здоровьем, рассказывают, очень следит: каждый день прогулки и диета. Да ничего, видать, не может поделать — за правый бок все держится, даже если на стуле сидит и чай пьет.