Во дворе у Залатовой была свая скамейка, на которой никто не мог сидеть. И ребят она гоняла, чтобы не мешали думать в теньке, а то еще, чего доброго, начнут ломать жасмин, Залатова любила порядок. Перегорит где на улице лампочка — она не пожалеет сил, пойдет и сообщит куда надо или письменно заявит. Также насчет уличных часов. Отстают где или спешат — она про это мгновенно просигнализирует в соответствующее место, чтобы приняли срочные меры. Со своей скамейки у нее во дворе был хороший обзор. И крышу Анны Моревой было хорошо видно. «Вот какая на сегодня проблема, — размышляла она в затишке. — Награждать начинают всех подряд. Без всякого настоящего разбору, кого попало. Кольку Морева вдруг наградили. Сопливый мальчишка — чего уж там мог наделать такого. Может, под кампанию какую попал. Зато теперь Анна Морева нос будет драть. Теперь она что? Мать героя… Хотя мне до этого наплевать… Мне что… Будь хоть трижды герой-разгерой…» Но, видно, не все равно было Залатовой, видно, зудело внутри, если даже встречаться с Анной Моревой не могла.

…А все началось из-за квартиры, где живет Анна Морева. Дело в конце войны происходило. Понравилась одной торговой работнице эта квартира — планы были: отремонтировать, сделать пристройку вместо кухни. Могла она так размышлять, возможности были. Морева жила одна, и сначала Залатова решила с ней по-хорошему: есть, дескать, вариант размена — комната будет маленькая, но зато с паровым отоплением. Что ей, дескать, горевать каждую зиму о дровах, там государство отапливает. Словом, повела разговор так, будто делает для Моревой огромнейшую услугу. Но Анна Николаевна услугу не приняла. «Нет, буду здесь жить, ребят своих дожидаться, и без парового отопления как-нибудь обойдусь». Тогда Залатова ей новый вопрос задала: «Ребята — что о них думать. Пока еще война, неизвестно, что с ними будет. Может, и другое подходящее место себе найдут». И засмеялась при этом как-то странно. Тогда Анна Николаевна еще отчетливее объявила: «Нет, нет, никуда отсюда не поеду. Пусть другие едут в теплое место. А я здесь останусь». На этот случай, видно, уж заранее была приготовлена у Залатовой фраза: «Слышь-ка, гражданка Морева, люди сказывают, что кто получил бумажку «пропал без вести», то это плохо очень. Ты сама подумай, куда же он пропал, от страху куда сбег…» И прищурилась, точно зверек какой, только зрачки блестят. До Анны Николаевны не сразу, но все же дошел страшный смысл ее слов. Она тут же Колю вспомнила.

«О чем вы говорите, — сказала она. — Для чего вы мне про это рассказываете?!» И скрытый страх и растерянность звучали в ее голосе.

Залатова своим ответом окончательно убедила Анну Николаевну в своих намерениях. Иначе как же можно растолковывать ее слова: «Говорю, о чем люди толкуют. Может, и тебе насчет этого подумать. Во всяком случае, покладистее советую быть…»

Да, конечно, Залатова решила воспользоваться ситуацией. Потом, уж когда Александр приехал, она тоже разные палки вставляла. Комната рядом освободилась, так сколько нервов пришлось потрепать, сколько бумаг исписали, пока добились. Потом Залатову перевели работать в другое место, ну да уж Анне Николаевне было не страшно: Александр был рядом и Арся живой. Про Колю по-прежнему никакого слуху, но среди соседей разговоры шли, будто он в плену. Кто те разговоры пустил, Анна Николаевна догадывалась, но оспаривать не пыталась. Может, в самом деле в плену — ведь война была, ведь сколько земли фашист захватил. Плакала по ночам, жалея своего меньшого сына.

Старуха Залатова отлично знала, что наводит напраслину на Моревых. Потом попритихла, хотя понимала, что судить ее за те разговоры никто не может. Попробуй, во-первых, докажи, что она не права. «Пропал без вести». А что это такое? Кто может точно сказать, что это означает? Да никто. Раз человека нет и никаких о нем сведений, то может быть всякое, в том числе и плен. Это во-первых. А во-вторых, если кто и начнет ей мораль читать, так она пошлет его подальше. Вот и все. Нет, никто ее не тронет, потому как никто ничего не может сказать существенного. Никто ничего не знает. Залатова не беспокоилась об этом. И не думала. Только это награждение, этот орден… Ее, конечно, голыми руками не возьмешь. Но Моревы теперь наверняка будут нос драть…

Залатова посидела на скамейке, посмотрела вокруг, нет ли какого непорядка. Вспомнила про телевизор, где должны рассказывать про гипертонические болезни, поднялась и, держась правой рукой за бок, заковыляла к дому. Смеркалось. Она решила, что будет теперь совершать свои прогулки по левой стороне улицы, и долго вспоминала, в какое время там бывает тень. Тень для ее здоровья имела большое значение.

На другое утро Арсений опять проснулся рано. Но племянника на кровати и след простыл. Арсений встал, оделся, подошел к окну и увидел: Михаил в одной майке и в трусах ворочает березовые чурбаки около сарайки. Знакомая с детских лет физкультура.

На цыпочках, стараясь не шуметь, Арсений вышел во двор.

— Ты что это, Миша? Чего это тебе не спится? — сказал он, подходя к сарайке.

Михаил выпрямил широкие плечи, улыбнулся.

— Да вот решил переколоть эти чурбаки. Мать давно корит меня за них, лежат, дескать, глаза мозолят. Мать у нас, если что увидит не по ней, не отступится. А я вчера гулял мало-мало, на футбол ходил… Вот и решил сегодня с утра компенсировать вчерашнее, чтобы повода для выговора не было.

— Ты смотри, какой дипломат! — пошутил Арсений.

— А как же, дядя Арсений. Дипломатия — вещь полезная.

— Полезная, полезная, Миша, — повторил Арсений, разглядывая с интересом племянника. Мускулы на руках прямо налитые. Плечи, грудь, шея — все дышит молодостью, здоровьем.

— Ну как футбол? Понравился?

Михаил поморщился, плюнул на широкие, задубелые ладони, растер и взялся за колун.

— Знаете, дядя Арсений, теперь как играют — за очко.

— Что значит — за очко?

— Неужели не знаете, дядя Арсений? — Михаил прищурился, худощавое по-юношески лицо его расплылось в лукавых зайчиках. — «Ты меня не трогай, и я не трону, барыши пополам, то есть очки…»

— Как же они такую игру ведут?

— Вот не пошли вчера на стадион, — сказал Михаил и ударил по березовому чурбаку колуном. — Сами бы все увидели. Ну, гоняют мяч посреди поля, тянут волынку, бегают из конца в конец… А по воротам настоящих ударов нет.

— Как же так? Лиза вчера сказала, что соседи отправились всей семьей на футбол, что якобы интересная игра должна быть.

— Да так оно и есть, дядя Арсений, — вздохнул Михаил. — Стадион был полный, все ждали. А игра оказалась неинтересной. Уж свистели им вслед, как только могли, да что толку.

— Что — не воспринимают?

— Похоже, что нет. — Михаил еще раз ударил колуном по чурбаку, и от него отлетели в разные стороны два полена. Он взмахом руки поправил спадавшие на лоб волосы и сказал: — Я теперь редко на стадион хожу. Вчера надеялись, что будет игра, да ошиблись…

Арсений присел у сарая на приступок, наблюдая с улыбкой за племянником, за его ловкими, сильными движениями. Вот ведь как бежит время, давно ли, кажется, мальчонкой бегал, букву «л» не выговаривал, а тут уж взрослый парень, армию отслужил, работает. Почитай, самостоятельный человек. За очко, говорит, битва идет. Очки пополам — и никто не внакладе.

— Ну, а ты, Миша, как сам-то живешь?

Михаил левой рукой подкинул колун, ловко поймал его — он в армии еще научился жонглировать разными тяжестями, потом ответил:

— Нормально живу, дядя Арсений… А чего? Мне кажется, нормально, — он пожал плечами, как бы стараясь еще и еще раз взглянуть со всех сторон на свою жизнь. — Работаю… Как и все.

— Работой доволен?

— Я доволен, дядя Арсений, — лицо у Михаила посерьезнело. — Чего мне быть недовольным. Ну, вы слышали — на кранах я работаю. Слесарем. А краны бы видели какие — последнее слово техники.

— Чего это отец говорит насчет инструментального?

— В инструментальный меня действительно тянут, — нахмурился Михаил. — Зовут уже давно, да что толку. Не пойду я туда.