— Мясо… Ну ты, я смотрю, мой вкус будто насквозь увидела, — не унимался Петров в своем веселье. — Я до мяса большой охотник.

Он пристроил на колени глиняную плошку, в которой мелкими ломтиками лежало жареное мясо, и стал есть. Старуха стояла рядом.

— Эх, бабушка, ты и не знаешь, как я люблю по ночам ужинать в поле! Самый аппетит тут.

— На фронте, что ль, привык по ночам едой заниматься?

— Зачем на фронте? — ответил серьезно Петров. — С конями я всю жизнь. Ночью пасутся они, а я приду посмотреть да так, бывало, до самого утра и проведу с ними. Баба моя уж привыкла. Ухожу — она мне всегда кошелку сует.

Закусив, Петров связал аккуратно посуду в узелок, потом чиркнул спичкой, прикрыв пламя ладонями. Огонек на миг осветил его подбородок, обметанный щетиной, крупные с твердым изломом губы.

— Спасибо, бабушка, — сказал он, пуская дым и пряча в рукав гимнастерки цигарку.

Тень старухи колыхнулась, но она ничего не ответила.

Несколько минут оба молчали.

— А ты все ждешь?

— Жду, бабушка.

— Стало быть, твои еще там?

— Где же им быть? Конечно там.

Старуха склонилась, подняла узелок с земли, переступила с ноги на ногу и снова замерла.

— Дорога-то совсем заглохла, — сказала она, помолчав. — Никого не слышно. А то все шли и шли. Может, никого и нет там…

— Как же нет? — посуровел Петров. — Я же тебе сказал: наши должны появиться. Я за тем и поставлен, чтоб им путь указать, куда дальше двигать. Маяк — у нас в армии говорят. Вот я и есть такой маяк.

— Маяк… — Старуха вздохнула. — Значит, будешь ждать?

— Буду ждать, бабушка.

— Ну ладно, касатик. Я пойду…

Шаги ее глухо зашаркали по траве, и скоро старуха растаяла в темноте. Ночь снова крепко обняла Петрова. Солдат глубоко вздохнул. Снова показалось — где-то рядом хрустят кони. В проемах между облаками проплывали маленькие, как точки, звезды. На горизонте падали бледные фосфорические отсветы ракет, оттуда доносилось тяжелое грохотанье, будто одна за другой рассыпались гигантские поленницы.

«Ишь дает», — подумал Петров.

До войны он жил в деревне и работал конюхом, он привык к лошадям и широкому луговому простору. Ночи у тлеющего, пахнущего подожженной картошкой костра, среди трав, ветра и тишины — всего близкого, раздольного, освежающего душу, как счастливый сон. А здесь его поставили в саперную роту. «Топором будешь орудовать, — объяснил командир. — Будешь строить…» Строить не пришлось, больше рушил построенное. Сегодня утром комвзвода, высадивший его на перекрестке, сказал: «Здесь стой. Наши должны проехать — направляй их в Масловку. Вот по этому тракту. С ними и сам доедешь». Вот он и ждет…

Целый день шли по дороге войска: пушки, грузовики, танки, пеших много. Гудела дорога. Пешие с серыми лицами, поблекшими глазами, хмурые. Один подошел к нему, загреб из кисета чуть не половину махорки и, зализывая цигарку, спросил:

— Чего тут торчишь?

— Маяк я. Своих дожидаю, — ответил Петров.

— Своих. — Солдат насмешливо скосил глаза. — Вроде позади нас никого не было.

Петров обиделся.

— Ты, может, не оглядывался, есть или нет.

— А может, не оглядывался, — ответил солдат спокойно и побежал к дороге.

…Свежий, с изморосью ветерок пробежал из лощины, проступили сизые космы тумана. Кто-то невидимый огромной метлой расчищал край неба над лесом — там появилась узкая серая полоска. Еще ничего не видно, но ночь умирала. Петров поднялся и, закинув за плечо винтовку, пошагал по дороге к лесу. Не дойдя шагов десять, остановился. Глухо шумели деревья, предчувствуя зарю. Из лесу тянуло теплом, перегретой лежалой хвоей. «Чего ж это такое, — вдруг подумал Петров, — не едут и не едут. Комвзвода сказал… — Но он не стал вспоминать, что сказал командир взвода, мысль как-то сразу устремилась к самому главному: — Что же мне теперь делать? — Глубокие морщины легли вокруг его рта, и густые брови сошлись на переносье. — Что делать?»

Он повернулся и зашагал обратно к окопу. Луг еще заволакивал туман, но впереди за ним уже проступали дома, виднелись ряды огородов, разделенные по склону частоколом. Первый дымок показался в трубе.

«Что делать?» — снова спросил себя Петров. Но ответить ему не удалось: из глубины леса донесся громкий трескучий шум.

Петров прыгнул в окоп и, положив винтовку на бруствер, щелкнул замком.

Шум и трескотня приближались, все нарастая. Томящий холодок пронзил Петрова, он понял, что сейчас произойдет встреча с врагом. Гимнастерка вдруг стала липкой. «Значит, прав был солдат. Последние они… последние… — подумал он, стараясь не выпускать из прицела узкие воротца дороги. — А теперь что?» Лес, речка, ночное — все это вдруг показалось ненужным, неважным, таким пустяком по сравнению с тем, что надвигалось.

Первый мотоцикл выскочил из лесу. Черная до плеч каска, черные очки, зловещие крылья руля. Петров сжался, и сразу мысль о смерти улетучилась. Голова вдруг заработала лихорадочно и удивительно ясно: «Их много, а я один. Надо пропустить, а потом ударить. Они проедут, а потом…» Первый мотоциклист обогнул клин кустарника и приближался к перекрестку. За ним метрах в пяти мчался второй, третий… Гул их нарастал, и каким-то сверхчутьем Петров понял, что пришла пора. Поймав на мушку первую машину, он нажал крючок. Звук выстрела потонул в грохоте, и Петров подумал, что промахнулся, он быстро перезарядил винтовку и выстрелил еще раз.

Черное чудище круто козырнуло в сторону и завалилось в канаву. Вторая машина чуть задержала скорость, словно размышляя над тем, что произошло. Воспользовавшись замешательством, Петров выстрелил по ней. Некоторое время она катилась вперед по дороге, потом резко повалилась набок. И тут же над головой Петрова зарокотали, затрещали выстрелы, бугорок над окопчиками взвился от фонтанчиков, поднимаемых пулями. Немцы заметили его.

Пригнувшись на дне окопа, он шарил, ища гранаты: одна, вторая… Если он сейчас что-то не сделает, они швырнут в него, и тогда будет все. Так и останется лежать здесь. Ухо с напряженным вниманием ловило свист пуль, а в голове стучала мысль: «Скорее, надо скорее, иначе они бросят…» И опять, каким-то особым чутьем выбрав этот момент, Петров рывком выскочил из окопа в сторону, рука машинально взметнулась, и он бросил гранату на дорогу, где копошились немцы. Он еще успел отскочить и бросить вторую. Но разрыва ее уже не слышал. Прямо над головой что-то ярко сверкнуло, и огонь этот погрузил Петрова во тьму…

Его похоронили ночью в том же окопе, где он принял бой. Та самая старуха, что приходила к нему накануне, уговорила двух соседок, и те под покровом темноты предали Петрова земле, которую он так хорошо понимал и любил. Никаких документов у него не нашли, поэтому никто не знал, как его фамилия и откуда он. Безыменную ту могилу можно увидеть и сейчас на перекрестке двух проселочных дорог недалеко от Орши. Жители соседней деревни называют ее просто — Маяк…

Я не помню, когда точно в нашу роту пришел лейтенант Хватов. Убило Лешу Скурихина, вместо него какое-то время командовал взводом сержант Забелин, потом прислали Хватова. Этот Леша Скурихин был настоящей военной косточкой. Я как подумаю о нем, так и представляю: лицо смуглое, всегда чисто выбрито, шинель, гимнастерка будто влитые, сапоги блестят, независимо — дождь ли, грязь ли. А портупея того и гляди лопнет под напором мускулов…

Но только не одной своей внешностью отличался Леша. Он командовал взводом связи, а приходилось выполнять ему самые разные задания. Бедовая голова была у Леши. Колонну наших автомашин отрезал немец — кто выводил? Леша, лейтенант Скурихин. Отступили, оставив неповрежденными наземные линии связи. Кто возвратился и все телеграфные столбы да и другие важные объекты связи уничтожил начисто, чтобы не достались врагу? Опять же лейтенант Скурихин.

А погиб Леша Скурихин вот как. Отступали. Группа, которую Леша выводил из окружения, наскочила на немцев. Леша замыкал цепочку солдат, шел последним, отстреливаясь. То ли его приметили, то ли уж так суждено — только пуля ему попала прямо в сердце. Он и вздохнуть не успел. Даже вынести его тело ребята не могли…