— Сержант! Леха! — крикнул Давыдченков. — Они нас угробят.

Новый грохот нарастал. У Пинчука захватило дыхание. Радиус обстрела все увеличивался, летчики на совесть «обрабатывали» квадрат.

На мгновение Пинчуку стало понятно, почему Крошка, вернувшись из немецкого тыла, хватал первого встречного в свои железные объятия. «Ты сдурел!» — крикнул однажды ему Пинчук. Большие прокуренные зубы показались, когда Крошка улыбнулся. «Сдурел», — сказал он и, вытянув свои огромные руки, начал бешено махать ими и прыгать; разведчики стояли вокруг и смущенно смотрели на него. Потом Крошка вдруг застыл на одном месте и проговорил шепотом: «Как хорошо, ребята, быть живым, а не валяться посреди минного поля с пробитым черепом».

Гул самолетов снова сосредоточился над балкой и вдоль леса, где проходила дорога. Разведчики встали и пошли, продираясь сквозь заросли кустарника, забирая в сторону от стрекочущих автоматных очередей.

Они шли и падали, когда взвивалась ракета, и ползли, если впереди была маленькая поляна, — цепочка разведчиков из четырех человек извивалась змейкой, обтекая возникавших то тут, то там немецких автоматчиков, посланных ловить их и уверенных, что искать разведчиков надо только в лесу.

До рассвета им удалось миновать большую поляну, кустарники и болотистый луг. Здесь они вступили снова в лес, и Пинчук приказал Маланову связаться с дивизией.

Серыми пятнами просматривалось среди макушек небо, желтоватые облака висели над землей там, где грохотали взрывы. Маланов колдовал над рацией. Прислонившись к стволу дерева, сидели, раскинув ноги, Давыдченков и Егоров.

Стая «мессеров», тонко завывая, пронеслась над лесом.

— Туда полетели? — спросил Егоров, кивнув в сторону грохочущей балки.

— Туда, — сказал, еле ворочая языком, Давыдченков. — Только напрасный труд. Там теперь угольки остались.

После короткой паузы Коля вздохнул:

— Удивляюсь. Как сержант определил, что они тут.

— Кто?

— Да танки.

— Так и определил, — ответил коротко Давыдченков, скосил глаза на Маланова, который копошился у рации, и витиевато выругался.

Ничего не получалось у Маланова — связаться с дивизией он никак не мог. Пинчук хмуро покачал головой, посмотрел на карту и приказал вставать.

Они шли опять лесом. Давно уже отстал от них грохот взрывов, было тихо кругом, пахло едко еловой смолой. Они шли, почти не отдыхая, четыре человека с исцарапанными грязными лицами, в пестрых маскхалатах, изодранных и испачканных. Неслышно взлетал над ними, сбитый ветром, лист, точно клок их замысловатой одежды. Покачивали вершинами могучие деревья, красновато высвечивали в низинах осины. Разведчики шли цепочкой, строго один за другим. Впереди — Пинчук, позади, замыкая группу, — Давыдченков.

Жажда мучила их. Жажда и еще голод, в котором никто не хотел признаваться. Пинчук поглядывал по сторонам в надежде обнаружить ручей или ключ. Но — безуспешно.

Неожиданно лес поредел и за кустами открылся взгорок, на котором добродушно поглядывал на них белыми наличниками окон бревенчатый дом с тесовой крышей. Домик появился так неожиданно и выглядел таким тихим и мирным, что у всех четверых защемило сердце от сознания, что это не та тишина и не тот мир, которые они когда-то знали.

За домом расстилалось поле, а дальше опять виднелся густой лес. За жидким заборчиком росли яблони — отсюда из лесу можно было разглядеть зелено-желтые яблоки.

Пинчук, заслонив глаза ладошкой, рассматривал хутор и слушал окружающую тишину. Там, около дома, колодец и, значит, вода. А может, здесь удастся разыскать что-нибудь, хотя бы кусок хлеба или несколько картофелин.

— Василий, — сказал Пинчук, как обычно спокойно, чуть глуховатым голосом.

— Да, Леха, — сказал Давыдченков и сильно потер небритый подбородок. Он проследил за взглядом Пинчука и все понял. — Сейчас, Леха.

— Только осторожнее. И знаешь — без штучек.

— Я возьму с собой Егорова.

Пинчук подумал секунду и кивнул головой.

Через две минуты высокая плечистая фигура Давыдченкова и худенькая Егорова замелькали среди кустиков, от одного дерева к другому, и вскоре они совсем скрылись из виду.

Пинчук велел Маланову отойти правее и оттуда вести наблюдение за хутором. Сам встал за дерево и стал изучать окна домика. На тесовой крыше с одной стороны положена черепица — два-три рядка. Видно, на большее не хватило средств или времени. Среди яблонь спрятался маленький сарайчик.

Залаяла собака. Пинчук напружинился. Но в окнах с его стороны по-прежнему никакого движения. Собачий лай стал заливистым. И тут же смолк. Пинчуку казалось, что он ждет очень долго. Он сделал несколько шагов вперед. Стал виден дворик, кусты малины, картофельная ботва и старый черный пень давно спиленного дерева. Все кругом было тихо, и казалось, на хуторе никого нет. Он снова отступил назад, прицелившись взглядом в окна, и стал ждать.

Ждать всегда труднее. Пинчук сложил ладонь трубочкой и три раза осторожно крикнул, подражая лесной птице. Справа, спустя немного, ему ответил Маланов. Но домик оставался пустынен, и по-прежнему добродушно глядели в лес его окна с белыми наличниками. Как уютно, наверное, за этими окнами! Как хорошо быть дома!

…В Красном селе под Ленинградом стоял такой же домик. Он подходил к нему утром, предварительно затянувшись ремнем и расправив складочки на шинели. Он подходил к домику, а на крыльце появлялся лейтенант Карпинский. Взвод стоял поодаль, и лейтенант принимал рапорт. А потом они шли на огромное поле, лейтенант показывал настоящий строевой шаг. Расправив плечи, он проходил мимо взвода, поднимая с каким-то особым шиком вытянутую в носке ногу: раз-два, раз-два… Ни один командир взвода не умел так красиво ходить. Особый непринужденный и вместе с тем строгий шаг, полный горделивого достоинства и молодого изящества. Карпинский когда-то служил в знаменитой Московской пролетарской дивизии, и ребята представляли себе, как сотни таких же красивых лейтенантов — двадцать четыре в ряд — идут по Красной площади мимо Мавзолея, ведь Московская пролетарская дивизия участвовала в каждом параде. Нет, это невозможно представить — это надо видеть: каждое движение Карпинского было полно сдержанной величавости. Он не задирал ноги, не стучал ими по земле, нет, шаг его был ровен, естествен и даже чуть медлителен — размах, непреклонность, сдержанность, — шел боец Красной Армии, за плечами у которого шагала история — Перекоп, Волочаевск, Каховка, Псков…

Занятия заканчивались, и взвод шел в казарму. Ах, как ребята любили, как они радовались, хотя и не показывали вида, когда лейтенант вставал впереди строя. Взвод по четыре человека в шеренге, и впереди лейтенант — точно ветерок пробегал по лицам, подбородки чуть приподняты, плечи расправлены, глаза устремлены вдаль. Нет, они не к себе в полк идут, они шагают на неизвестную, незнакомую заставу, где примут смелый и честный бой с врагами. Плывут мимо улицы, родные дома — ни одного взгляда в сторону, нет, только вперед. Они идут за своим лейтенантом, они готовы на все…

Видение внезапно исчезло, как и появилось. А окна домика, что стоял перед глазами Пинчука, по-прежнему безмолвствовали. Пинчуку показалось, что прошла целая вечность, как ушел Давыдченков, хотя он совершенно точно знал, что это не так. Ждать всегда труднее. Прошло всего лишь полчаса. Только полчаса.

Неожиданно справа прокричала лесная птица — один раз и спустя минуту другой. Пинчук отступил назад, продолжая все еще наблюдать за домиком. И вдруг увидел Давыдченкова и следовавшего за ним Колю Егорова. Мешок за плечами Коли красноречивее слов говорил о том, что поход оказался удачным.

Пинчук ни слова не сказал Давыдченкову, махнул рукой, и они пошли дальше: близость жилья тревожила сержанта. Они прошли километра два, пока не набрели на овраг, заросший орешником. Маленькая ложбинка на спуске показалась Пинчуку очень удобной, он остановился, и, подойдя следом, Маланов и Егоров сложили здесь свои мешки.