Бычья голова дернулась, отодвинулась и прогудела.

— Прошу прощения, господин, я не хотел вас пугать, — руки в бронированных перчатках поднялись и легко сняли голову с плеч.

Мне стало дурно. Вот даже если со своей головой это чудовище управляется подобным образом, что оно сделает с моей? Страх парализовал меня. Я сидел и смотрел, как медленно поднимается голова, как отрывается от плеч, как совершает странное движение в мою сторону, как открывает пасть, готовясь меня сожрать. И вдруг она замерла. На уровне груди чудовища, а над ней появилась вполне себе человеческая. Синие глаза на светлом лице смотрели на меня, а слегка пухлые губы улыбались. В первый миг я принял его за женщину, но он заговорил, и я понял, что догадка моя не оправдалась. Однако от этого мне легче не стало. Вот если бы это была женщина, тогда она могла бы из сострадания пожалеть меня. Но мужчина. Мужчина это вряд ли сделает. Я ведь прекрасно помню, что сделали мужчины с людьми, жившими в замке. Мужчина в самом лучшем случае убьет меня быстро. Впрочем, и это не так плохо. Быстрая смерть это всегда не плохо. Я вздрогнул и постарался отползти подальше, но стены в сторожке, располагались так близко, что отползти было просто некуда. Рука в железной перчатке поднялась, и я закрыл глаза, ожидая первого, разминочного удара.

— Еще раз простите, ваша милость, — произнес мужчина, — я не хотел вас пугать. Просыпайтесь и приходите в себя. А как придете, выходите отсюда. Я буду снаружи.

И он ушел. Вот так просто, взял и ушел, оставив меня одного. Выходить я не торопился. Приходить в себя тоже. Я так и сидел, глядя на не закрывшуюся за спиной рыцаря дверь. Тогда я еще не знал, что он рыцарь с весьма высокими моральными устоями. Если бы я это знал, то может и не сидел бы столько времени, каждое мгновение, ожидая, что он вернется и вот уж тогда, тогда быть мне битому. В лучшем случае.

Но он не вернулся. Я сидел, пока солнце не вышло окончательно и не осветило развалины замка. Поднялся легкий ветерок и этот самый ветерок принес в мое маленькое убежище чудесный аромат чего-то, что готовилось на костре. Этот аромат треснул меня по голове, выбив страх и, схватив меня за нос, выволок из сторожки. Я шел на нетвердых ногах, зачем-то таща за собой длинный и тяжелый меч. Меч идти не хотел, он упирался то и дело попадал в выбоины в полу, намереваясь однажды свалить меня и, как мне стало казаться через пару шагов, непременно так, чтобы грудь моя без задержек оделась на его лезвие. Одежда тоже не горела желанием выходить на улицу, штаны путали ноги, рубаха выбивалась из-под куртки, а сама куртка, распустив рукава, цеплялась за нехитрый мебельный скарб. Но я шел. Шел, затуманенным разумом цепляясь за чарующий запах свежей еды. Пахло, конечно, не так прекрасно, как выходившие из рук господина старшего повара блюда для графского стола, но моему желудку, было на это плевать. И мне вместе с ним. Я не ел два дня и был готов сожрать хоть отбивную из крысы, хоть помои для свиней. Все равно, лишь бы в желудок что-то попало. Уловив мои мысли, желудок забурчал. Под этот аккомпанемент я и вышел из дверей. Вышел и замер. Передо мной, соорудив очаг из камней, некогда бывших частью стены, сидел рыцарь. В доспехах, но без шлема. Уродливая голова быка лежала возле его ног, на белоснежной тряпочке. Над очагом, на самодельных распорках покачивался котелок, и из него шел этот чарующий запах пищи.

Увидев меня, рыцарь широко улыбнулся, зачерпнул ложкой варево из котелка, плюхнул коричневую, слезнявую кашу в плоскую деревянную миску и протянул мне.

— Простите, еда у меня самая обычная, — сказал он, втирая тряпкой ложку. — Вы наверняка не привыкли к такому, но большего предложить вам не могу. Поешьте. А пока едите, расскажите мне о том, что здесь произошло.

Я осторожно приблизился. С каждым шагом желудок мой бурчал все больше, призывая меня шагать быстрее, но осторожность же напротив, сдерживала меня как могла. Желудок победил и последние несколько шагов я преодолел почти бегом.

С яростью сокола, почувствовавшего добычу, я накинулся на еду. Рыцарь, улыбаясь, смотрел на меня и слушал, как хрустит у меня за ушами. Желудок, получив первую порцию каши из бобов, сник, но протестовать не стал. Да, не объедки с графского стола, но большего он сегодня не получит. Даже хлеба не дам. Наверное. А, может быть, у этого человека в броне есть хлеб?

— Ешьте, ешьте, — рыцарь откинулся назад, упершись локтем в землю. — Меня зовут Роланд Гриз, — представился он, вонзив меж зубов короткую острозаточенную палочку и что-то с остервенением выискивая в щелях между прекрасными белоснежными зубами. — Я странствующий рыцарь. С кем имею честь?

Я вопроса его не понял. Точнее понял, но не сразу. Несколько мгновений ушло на то, чтобы осознать, что он говорит со мной, еще несколько на то, чтобы испугаться его слишком вежливого обращения. Со мной на «вы» никто никогда не говорил. Обращались ко мне в лучшем случае по имени и всякий раз со смешком, ну, или просто «эй, ты», а тут, на «вы» да еще и с почтением в голосе. Я замер, не донеся ложку до рта.

— Бобовое Зернышко, — проговорил я, преодолев последствия шока, вызванного подобным обращением.

— Где? — разом подобрался рыцарь.

Он внимательно осмотрел себя и, найдя зацепившейся за штаны кусочек каши, улыбнулся.

— Спасибо! — он покрутил в руках моего растительного тезку и, подмигнув мне, отправил его прямиком в рот. — Сбежать хотело, — хохотнул он. — Не выйдет.

Я сглотнул. Вот так поступают со всеми бобовыми большие люди. Ам, и нет больше на свете зернышка, а уж бобовое оно или нет, не важно. Такой судьбы мне не хотелось и я, положив ложку на край миски, поставил последнюю на землю.

— Что с вами? — не понял рыцарь. — Не вкусно? Вы ешьте, ешьте, пока горячее, не хорошо оставлять еду. Она когда остынет, все еще будет съедобной, но куда вкуснее, когда горячее, — я не двинулся, глядя на него и не понимая, на кой он меня откармливает. — Как ваше имя? — вновь спросил он.

— Бобовое Зернышко, — вновь ответил я.

— Еще одно? — удивился рыцарь и привстал. Он осматривал себя с тщательностью, но ничего не находил. — Где оно? — досадливо хлопая себя руками по бокам, говорил он. — Где этот маленький беглец? Где негодник? Где вы его видите?

— Нигде, — признал я. — Я Бобовое Зернышко. Меня так зовут.

— А? — в голосе рыцаря удивление смешалось с болью за все человечество и за меня вместе с ним. — Странное имя выбрал вам батюшка, — он покачал головой. — Или это прозвище?

— Имя.

— Имя? Да, что ж за странный лорд тут жил? И давно ли в наших местах так людей называют.

— Шестнадцать лет уже, — ответил я, облизываясь и глядя на недоеденную мною кашу.

— Да, видать не слишком о вас батюшка заботился. Вы ведь сынок местного хозяина?

А с чего это он взял. Неужто, моя перепачканная сажей и копотью, сияющая огромной шишкой на лбу физиономия похожа на дворянскую? Шишка! Вот что так болит на лбу. А на заду у меня что? Я покоился на свой зад и охнул, увидев, что его прикрывают графские шмотки. Даже моего не великого ума хватило, чтобы понять, почему рыцарь принял меня за дворянского сынка. Я выряжен в одежду графа с ног до головы, даже на моих ногах его видавшие виды ночные тапочки. Да, еще и меч, что я сумел чудом дотащить сюда, валяется у ног.

— Это не мои вещи, — сказал я, по-прежнему глядя на свой зад.

— Вот как, — рыцарь напрягся и подобрался. — А чьи? — его рука легла на рукоять меча.

— Графа, — честно ответил я.

— А ты кто? — уважительное «вы» сменилось на нейтральное «ты» и ему осталось совсем чуть-чуть, чтобы перейти в более привычное мне пренебрежительное «эй ты».

— Я тут. На кухне, — заблеял я, справедливо ожидая оплеухи. Голова втянулась в плечи, а из глаз сами собой брызнули слезы.

— Ну-ка, малец, успокойся и расскажи мне, что тут произошло. А начни с того, что расскажи о себе.

И я рассказал. Я рассказал все и как работал на кухне и получал вместо оплаты тумаки, и как спал за печкой, и как господин старший повар оставил меня на кухне одного, и как я справился с целым обедом, и как нашел спрятанный старшим поваром сахар, и как уснул, и как обделался. Не стал я и скрывать ничего о том, как проснулся, не забыл и о маге, что хотел сыграть какую-то шутку, пожалел о том, что не знаю какую, хотя шутки я и не очень люблю, но мне все же было интересно. О том, как очнулся в перевернутом шкафу и о том, что видел, выбираясь из подвала, я рассказывал со слезами на глазах. Когда же дошел до момента, когда забрел в сторожку я пожал плечами и замолчал. Больше сказать мне было нечего.