О чем они говорили, я не знаю. Не сказать, что я не пытался слушать, еще как пытался, я напрягал уши так, что даже глаза и волосы мои болели. Так, испытывая ужасающее напряжение всех органов чувств, я доплелся до вещей, плюхнулся на скрученный в рулон плащ рыцаря и осторожно лизнул глазурь кренделя. Мой рот заполнил сладкий вкус с тоненькой ноткой корицы и… больше я ничего не помню.

Когда я пришел в себя, то стоял на коленях, отчаянно выискивая в траве крошки съеденного мной кренделя. Рыцарь, какой-то грустный и жутко красный нервно гладил Праведника по морде, а Бели успокаивающе гладила меня. Я умоляюще посмотрел на нее, она улыбнулась, обнажив ровные, но подернутые желтизной зубы и пообещала, что если мы поедем туда, куда она сказала, то я непременно получу еще как минимум один такой крендель. Что такое минимум я не знал, но мне подумалось, что это точно больше одного и уже через минуту я сидел в седле полностью готовый к путешествию. Да ради таких кренделей я готов и на отвесную скалу забраться и в нору кротовью спуститься, и в море нырнуть. Нет, нырять я не буду, какие крендели в пучине морской, там же вода кренделек размокнет и развалится. Но я готов и размокший съесть, вот только глазури на нем не будет. Смоет ее вода.

Рыцарь смерил меня взглядом, покачал головой, глядя, как я нетерпеливо подергиваю поводьями, ругнулся, обозвал меня сладкоежкой. Затем сменил недовольное выражение лица на, более миролюбивое, отметил, что я прекрасно держусь в седле, снова обозвал сладкоежкой. Взглянул на монашку, снова на меня, шепнул что-то Праведнику, приложив ухо к губам скакуна, выслушал его ответ, тяжело вздохнул и произнес:

— Черт с тобой, Бели, — я первый раз слышал, чтобы он называл ее по имени, обычно рыцарь обращался к ней «ты» или «эй ты» если был в плохом настроении. Бывало еще «эй, как там тебя» когда настроение было хорошее. Сейчас же он назвал ее по имени.

— Черт с тобой, Бели. Мы поедем, куда ты сказала, но с тебя обед и мне и нашему другу Зернышку и блюда мы выбираем сами.

Бели на это радостно согласилась, о чем и пожалела, когда рыцарь озвучил заказ хозяину постоялого двора. Вот потому-то она и смотрела на рыцаря с такой ненавистью, а он ел так медленно.

Фух, вроде больше ничего не забыл. Дайте-ка подумать пару минут. Нет точно больше ничего. Можно продолжать нашу невеселую историю.

И продолжу я с момента, когда сэр рыцарь нежно обнимал лежащего на нем крупного мужика. Тот уже не дышал, хотя еще пару мгновений назад отчаянно бился в дружеских объятьях рыцаря. Рядом с ним слизывая с губ чужую кровь, с окровавленным ножом в руках монашка пинала бесчувственное, но скорей всего мертвое тело одного из нападавших. И в эту безмятежную картину ввалились плечистые мужики в сверкающей яркой броне и главный из них, беловолосый, синеглазый, словно сошедший с картинки в старой книге гордо заявил:

— Мы Воины Света!

Сэр Роланд прекратил обнимать мужика, тяжело свалил его на пол, сел, и, взглянув на стоящего перед ним Воина Света, произнес:

— Кавалерия. Никогда не приходите вовремя.

— Да! — взвизгнула монашка. — Что вас так задержало?

— Рад видеть вас снова, сэр Роланд! — склонил голову светловолосый, начисто проигнорировав визг монашки.

— Снова? — она опять взвизгнула, но на этот раз в голосе ее было столько удивления, и он был так высок, что я против воли зажал уши ладонями.

— Снова! — усмехнулся Роланд, принимая протянутую ему руку и поднимаясь на ноги. — Снова, — грустно вздохнул он.

— Вы что, — растерянно проговорила монашка, пошатнулась, пошарила рукой в поисках стула, нащупала остатки стола и, не оборачиваясь, села.

Это она сделал зря. Сидеть на столе может быть и неудобно, но возможно. Сидеть же на сломанном его подобии попросту нельзя, а уж если это подобие стоит на двух ножках и по совершенно не понятной причине еще не упало, невозможно. Но монашка этого не видела, она села, думая, что это стул. Естественно под ее задом никакого стула не оказалось, и они звонко шлепнулась на покрытый кровью пол. Я не в силах сдержать смех выпустил его наружу, но она и бровью не повела, во все глаза глядя, на стоящих друг перед другом рыцарей.

Собственно из них двоих на рыцаря больше походил тот, что с длинными светлыми волосами. В яркой начищенной броне, высокий и статный, он приковывал к себе всеобщее внимание, в то время как сэр Роланд казался рядом с ним жалким подобием человека, не то, что рыцаря. Светловолосый дополнял свой образ широченной улыбкой, Роланд же подчеркивал свою ничтожность мрачно сдвинутыми бровями.

— Вы что знакомы? — с пола проблеяла монашка и тяжело сглотнула.

И снова ей никто не ответил. Два воина застыли, глядя друг на друга. Я подобрал с пола вилку, посмотрел на нее, отбросил в сторону, взял валяющийся у ног деревяшку, бывшую еще утром ножкой стола, выронил ее, когда глаз мой зацепился за ножичек, коим сэр Роланд разделывал цыпленка, пока ему не помешали. Я не имел ни малейшего понятия, что собираюсь с ним делать, но иметь в руках оружие считал своим долгом. Конечно, я не смогу им пользоваться, но держа его в руках, смогу передать рыцарю, если потребуется.

— Даже и не думай, — тихо пробурчал хриплый мужской голос у меня в голове.

— Почему? — тихо спросил я, но монашка меня услышала и, повернувшись ко мне, сверху вниз прострелила взглядом насквозь. От пупка и до самой макушки.

— Потому что они знакомы, — назидательно произнесла она. — Видишь, как взглядами меряются.

Я не ответил. Это я и сам сумел каким-то образом уяснить, да и вопрос мой был обращен не к ней, а к тому, кто живет в моей голове. Точнее на моем заду, но голос то его звучит в голове. В общем, так и запутаться не долго, будем считать, что он живет у меня в голове, слушать собственную задницу так себе удовольствие. Я задал тот же вопрос про себя и ответа снова не получил, но мои пальцы каким-то странным образом оплели рукоятку ножа и держать его стало удобней.

Тем временем Роланду надоело таращиться на светловолосого и он, небрежно поправив покрытую пятнами крови рубаху, отряхнув штаны, стерев курткой мертвеца капли крови с кожи сапог, произнес:

— И что же задержало тебя на этот раз, досточтимый и светлейший Крато?

— Керанто, — тут же поправил тот и был одарен широченной улыбкой рыцаря.

— Да один черт, — хмыкнул он. — Так что на сей раз? Бабочки дорогу перелетели?

— Вы не справедливы к нам, сэр Роладн, — покачал головой светловолосый. — В том, что произошло много лет назад, нет и не было нашей вины.

— Конечно! — если бы словами можно было задушить или хотя бы отравить, то Воин Света уже бился бы в предсмертных конвульсиях, столько смешанного с ядом гнева было в голосе Роланда.

Какое красивое слово «конвульсия». Нет, вы только вслушайтесь кон-вуль-сия. Как звучит! Музыка прям для ушей. Действие хреновое, но слово замечательное и выучил я его поле того, как сам побился в конвульсиях пару часиков. Но сейчас не об этом. Дойдем обязательно, хотя и не слишком хочу это вспоминать, но придется.

— Конечно, не было! Что вы! Разве ж я вас в чем-то обвинял? Нет, и не думал! Зачем мне вас обвинять? Вы же бабочек пропускали. Созданий божьих, чьи крылышки нельзя оскорблять даже видом своим. Мы ж люди, что значим. Боги нас не создавали, ну подумаешь, вдохнули жизнь в глиняную игрушку и научили размножаться. Что мы значим по сравнению с прекрасными во всех отношениях бабочками?

— Сэр Роланд, я бы попросил вас…

— Что бы ты попросил? — рыцарь придвинулся к нему ближе. — Мы тоже тогда тебя просили, и ты сказал, хорошо и что? Где все те, кто тебе поверил? Я здесь, мне повезло, а где остальные? Скажи мне Керанто? Всем скажи!

— Они погибли, — ничуть не смутившись, отозвался светловолосый. — Они сделали свой выбор, сэр Роланд. Сами сделали. Они были прекрасными воинами и погибли, защищая то, во что верили.

— Вот именно были, — Роланд поднял с пола кувшин, не заметив, что он без дна встряхнул, прислушался и, не услышав бульканья, запустил его в стену.