Почему я вообще говорю вам об этом? Ведь до настоящего момента у вас не было повода сомневаться в благородстве рыцаря. Не будет его и дальше. Благородство его не подлежит никакому сомнению. Он готов броситься на помощь по первому зову и спасти человека от любой опасности, как бы этот человек от рыцаря не отбивался. Он готов отдать последнюю рубашку страдающему от холода нищему, готов прикрыть лужу собственным плащом, чтобы позволить деревенской девушке пройти по нему не замарав и без того грязных и босых ног. Он всегда готов встать на защиту убогих и обездоленных, готов насаждать справедливость стальной перчаткой. Готов… собственно сэр Роланд ко многому готов и его благородные порывы вызывают уважение и не подлежат сомнению. Чего я не могу сказать о его моральных качествах. Нет, нет, в том, что моральные принципы благородного сэра рыцаря весьма высоки я не сомневался никогда, не сомневаюсь и сейчас, но вот в том, что они весьма гибки, мне довелось убедиться на собственной шкуре.
Его моральные принципы не запрещают ему напиваться до полусмерти, и таскаться за продажными юбками. И я говорю не о тех юбках, что ткут ткачи и продают в лавках, нет, я говорю о тех, что носят дамы, которые не прочь обменять свое тепло и ласку, на звонкую монету. Хотел добавить: мою монету, но не буду. Сэр Роланд Гриз настолько благороден, что не тратит на плотские увеселения чужие деньги. Выпитьпожрать за мой счет это, пожалуйста, это с удовольствием, но оплачивать любовные услуги он предпочитает сам.
И это еще один пример его строгих моральных устоев, которые всем нам понять не суждено. Я пытался. Я честно пытался понять, что именно движет рыцарем в тот или иной момент, но тогда мне не хватило на это мозгов. Теперь же мне их хватает, чтобы не делать этого.
Но я его не виню. С его-то жизнью. Не имеющий даже подобие места, куда бы он мог вернуться и назвать его домом, ночующий, где и как придется. Беднее деревенской церковной мыши он, тем не менее, умудрился не растерять ни чести и морали, хотя последняя и вынуждена прятаться где-то глубоко под его шикарными мышцами. Именно благодаря тому, что мораль сэра рыцаря в те дни взяла выходной и позволила мыслям Роланда течь не зависимо от нее мы и оказались там, где не должны были оказаться.
Наплевав на все увещевания, мольбы, слезы и угрозы монашки свернул с намеченной дороги и направился на север. Ни я, ни тем более Бели не подозревали, зачем именно Роланду понадобилось делать такой крюк, а он и не особо распространялся, сославшись, на самый что ни на есть, благородный повод: надо бы сменить мне лошадку, а то, отдыхая каждые четверть часа, мы никуда не доберемся. Монашка побурчала еще для приличия и сдалась. Рыцарь же широко улыбнулся и подмигнул ему. Я ответил ему тем же. Как мог, обоими глазами сразу. На это рыцарь улыбнулся еще шире и слегка толкнул Праведника пятками в бока.
Не скажу, что деревенька была городом, не доросла еще до этого и что с того, что ее низенькие домишки, окружал внушительного вида частокол, частично уже замененный белым камнем, что с того, что в ней располагался королевский пост с добрыми тремя сотнями служивых. Хотя доброта их сомнительна, да и число не совсем верно, но все же думаю три сотни не совсем добрых людей с оружием, там набралось.
Первый такой добряк встретил нас на воротах, окинул взглядом, покачал головой, глядя, как кобылка подо мной переставляет тощие ноги и едва не падает от усталости. Служивый, молча, протянул глиняную плошку и показал три пальца, вздохнул, подумал мгновение, снова покачал головой и сжал один палец. Две серебряных монеты из моих запасов тут же перекочевали в плошку. Служивый поманил рыцаря пальцем, тот свесился с седла и они о чем-то пошептались, продолжая смотреть на мою, раздувающую от натуги ноздри, кобылку. Рыцарь выпрямился, кивнул, что-то спросил, служивый указал пальцем вглубь деревни и вернулся в строжку.
Я не разглядывал поселение. Я устал настолько, что единственным моим желанием было выбраться из седла и свалиться прямо тут на мостовой и дать знатного храпака примерно так на сутки. И я бы с удовольствием воплотил эту мечту в жизнь, но у сэра Роланда на мой счет были совсем иные планы. Хотя, надо отдать ему должное, передохнуть он мне дал. Не знаю сколько, но как только мы разместились, и я на своем горбу втащил в нашу общую комнату все его хитроумные штуки для нанесения увечий или причинения смерти, я свалился на кровать и уснул. Вещи его я не разбирал, не чистил, не стирал с них пыль. Я полностью проигнорировал свои обязанности оруженосца. Забыл ли я о них? Нет! Не забыл. Но и сделать этого не мог. Ладно, не хотел.
Я ожидал от рыцаря справедливого возмездия, но, даже споткнувшись о раскинувший свои лапы кистень, и тем самым разбудив меня, рыцарь не потерял своего благостного настроения и не изменил своих планов. Он заставил меня встать, вымыть руки и лицо, монашка в этом его поддержала, а я так надеялся, что она окажется на моей стороне в этом вопросе. Но под давлением двух людей, желающих мне только добра, был вынужден сдаться. В их лучшие намерения я не поверил ни на минуту, тем более, когда рыцарь протянул мне новые штаны, взамен тех, что были обильно покрыты пятнами от травы и последствиями поедания ягод.
С недоверием покрутив штаны в руках, я отложил их в сторону, и уставился на рыцаря, ожидая объяснений.
— Мы идем в благородное общество, — давя смешок, выдал рыцарь — и не дело появляться там, в таком неприглядном виде. Ты же мой оруженосец и должен соответствовать этому званию.
Да что вы благородный сэр Гриз. Соответствовать? Было бы чему. Вы вон и сами выглядите так, словно на карачках проползли пяток километров по лесу. Но ни собственный внешний вид, ни гневно сдвинутые брови монашки не смутили благородного рыцаря, и он потащил меня. Куда бы вы думали? Ну, давайте предположите. Угадали? Правильно! В кабак!
За свои долгие шестнадцать лет я пробовал вино лишь дважды. Первый раз, когда находящийся в состоянии сильного подпития старший повар Люцелиус Кярро, в пьяном угаре, перепутал меня с кем-то, и налил мне полную чарку. Не знаю где и как, но у нас на кухне отказывать старшему повару было не принято, да и не знал я тогда, что такое вино, вот и жахнул чарку залпом. После того, как вино упало в желудок и обожгло его, я больше ничего не помню, но утром мне пришлось убирать остатки того, что было в моем желудке. Убирать и терпеть на себе странные взгляды господина Кярро. Второй же раз это случилось, когда я по собственной глупости, спровоцированной одним из подмастерьев, хватанул стручок жгучего перца. Как они смеялись, когда я, корчась от жуткой боли во рту катался по полу и старался пальцами соскрести с языка то, что его сжигало. Когда же я потер этими же пальцами глаза, они смеялись еще больше, а когда подсунули мне спрятанную старшим поваром бутыль вина и вовсе катались по полу. Смех их кончился, когда в кухню зашел господин Кярро. Он быстро оценил ситуацию и кое-как отпоил меня смесью молока и чего-то еще. Тогда мне не попало. Тогда я с наслаждением наблюдал, как подмастерья моют за мной пол, а сам я в этот момент жую яблоко. Вот за яблоко от подмастерий мне попало. Теперь же передо мной стояла кружка до краев наполненная чем-то красным, напоминающим кровь, от которой тянуло запахом не свежих ягод, и я точно знал что это. И пить я это не хотел. Меня не смущала головная боль на утро, об этих последствиях я не догадывался, мне хватало и тех последствий, о которых я знал.
Рыцаря этот вопрос не смущал, он обильно поливал свою глотку вином, не забывая отправлять в нее самое разное мясо. Он кушал самозабвенно, но взгляд его скользил по залу в поисках чего-то. Я попробовал проследить за ним и не нашел ничего интересного. Несколько мужиков, что оторвались от жениных юбок, и пока те гадают, где пропали их благоверные, торопливо заливаются вином и пивом. Пара странного вида женщин, что равнодушно смотрят на пьющих местных и как-то оценивающе поглядывают на нас. Поглядывают издали, словно ждут чего-то. Лениво протирающий грязным полотенцем кружку трактирщик. И наша монашка, привалившаяся к стене возле окна. Она медленно потягивает из высокого стеклянного стакана что-то мутное и старательно отводит от нас взгляд. На поясе ее висит длинный нож в резных ножнах, и он действует весьма отрезвляюще на уже изрядно подпивших местных.
