Сэр Роланд перестал таращиться на меня и свои пожитки, в окружении которых я седел, и со всей рыцарской прямотой осведомился:

— Ключ потерял?

— Нет, — проблеял я, подтянув к себе булаву, потяжелей, что намеревалась сбежать вниз по лестнице при каждом удобном, да и не удобном случае.

— А тогда почему здесь сидишь? — он присел рядом и мечтательно закатил глаза.

Его мало интересовал вопрос, который он задал, куда больше его мысли занимала та веселая прогулка на спине у Праведника, коей он наслаждался весь день. Он, значит, наслаждается, а я его тяжеленные штуковины таскаю.

Я замер. В моей страдающей от мыслительного процесса голове, разом всплыли две мысли. Такого прежде со мной не бывало, и я открыл рот, чтобы хоть как-то уместить в голове их обе. Первая уже была там и занимала большую часть разума подпитываемая обуревающим меня не то гневом, не то простым возмущением. Мысль эта о валяющемся у моих ног оружии, скачущем на коне рыцаре и так по-разному проведенному нами дне. Вторая же, тайком прокралась по самому краешку разума, но не замеченной не осталась и вот теперь стучала мне по мозгу все сильнее, все явней. Девушка, хрупкая на вид, хотя тело ее и скрывал длинный темно-синий балахон, но хрупкость ее видна даже под ним. Конь рыцаря по прозванию Праведник весь день скакал во весь опор, радуясь встрече с хозяином, и совсем не выглядел уставшим. Телеги, повозки или хотя бы волокуши по близости не наблюдалось. Так как она, эта хрупкая на вид девушка, смогла дотащить все это готовое к убийству железо на себе? Как я уже сказал, две мысли в моей голове это нонсенс, а, потому, не зная какую именно из них думать, я схватился за голову и начал выть, пытаясь выгнать из головы обе. Мне это удалось и, блаженно улыбаясь, радуясь свистящему в голове ветру, я взглянул на рыцаря.

— Так почему ты здесь сидишь? — повторил он вопрос, глядя на меня с неподдельным беспокойством.

— Она там молится, — с трудом припомнил я, с какими словами из моих рук исчез ключик от двери.

— Что она делает? — рыцаря аж подбросило.

Он изменился в лице, побагровел, из ушей его повалил густой пар, ноздри раздулись, а в глазах его вспыхнул совсем не благородный и очень не добрый огонек.

Много позже я узнал, почему всякий раз, когда речь заходила о молитвах или божественных ритуалах лицо благородного рыцаря искажала жуткая гримаса. В тот же день я сидел на полу в окружении принадлежащих ему смертоносных штук и рука моя, сама собой, сжала рукоять ножа.

— Так, что она там делает? — спросил он, сжимая кулаки, но пар их, его ушей больше не валил.

— Молится, — повторил я, крепче прижимая нож к ноге.

— И ты ей разрешил?

Я, как полный идиот, каковым я собственно и являлся, уставился на него. Он же хлопнул себе по лбу и покачал головой.

— Ну, да, — сказал он. — Ну, да. Как бы ты ей запретил, — его зубы скрипнули так, что я, было, решил, что сейчас их куски посыпятся из его рта.

Но больше чем сохранность зубов рыцаря меня озаботило то, как он сделал ударение на слове «ты». Что это он меня совсем никчемным считает? И вот тут в моей пустующей голове снова появились две мысли. Обе не особенно задержались, промчавшись по разуму, но нехороший след оставили. У одной даже получилось слегка зацепиться, и она подтолкнула меня встать. Правда, пока колени мои подтягивались, а руки готовились толкнуть тело, чтобы оно выпрямилось, мысль благополучно покинула голову и я, так и остался сидеть с подогнутыми ногами, прижимая к полу нож, владеть которым не умел. Я бы мог с легкостью почистить рыбу или нашинковать капусту, благо память моя хоть и короткая, но все уроки господина Кярро крепко в ней засели. Но рыцарь не был ни рыбой, ни тем более капустой и как к нему подступиться я не понимал. Однако с ножом в руках чувствовал себя чуть более уверенно.

Роланд взглянул на мою сжимающую нож руку и улыбнулся.

— Тренируешься, это хорошо! — одобряюще уронил он тяжелые слова. — Тебе придется научиться не только держать нож, но и владеть им. Иначе я не дам за твою жизнь и ломанного гроша.

Не даст он. Конечно, не даст! Нет у него ни целого, ни ломанного гроша. Все наши деньги у меня. Стоп, а почему наши? То, что он распоряжается ими не делает мои деньги нашей общей собственностью. У меня только мои деньги, рыцарь же гол как сокол! Но мое воспитание помноженное на отсутствие представления о том, что такое этот ломанный грош, не позволили мне выступить с обличительной речью и я промолчал.

Рыцарь же подтянул штаны, пригладил волосы, выдохнул, словно собирался поднять быка переростка и подошел к двери. Он очень не хотел ее открывать. Но еще меньше он хотел, чтобы кто-то молился в его присутствии. Особенно если этот кто-то женщина. Пусть даже такая маленькая, хрупенькая, и признаться симпатичная, как та, что отняла у меня ключ.

Рыцарь потянул дверь, но она не поддалась. Тогда он потянул сильнее, и результат остался прежним. Тогда, решив, что забыл, в какую сторону открывается дверь, он толкнул ее, но и тут не преуспел. Задумчиво почесав затылок, он посмотрел на меня. Посмотрел и напрягся, разглядев на моем лице блаженную улыбку. Он-то решил, что я смотрю на него и мило так улыбаюсь только потому, что рыцарь, раз за разом, терпит поражение в целом не сложном деле открывания дверей. На самом деле я и думать о рыцаре забыл. Я сидел на полу и улыбался, наслаждаясь пустотой в своей голове. Но об этом рыцарь не знает до сих пор. И я ему об этом не скажу. О чем и вас попрошу. Не говорите ему, пожалуйста. Хорошо? Потому как ему и сейчас еще стыдно за ту самую сломанную дверь, а если он еще и прознает, что сломал ее просто так, то и вовсе себя в могилу самоедством сведет.

Кулаки рыцаря сжались и… дверь проиграла быстро. Она ровным счетом ничего не смогла противопоставить трем мощнейшим ударам подвернувшейся под руку рыцаря булавы. Когда же она слетела с петель, нашим с рыцарем удивленным взорам предстала девушка. Полуголая девушка. Из всей одежды на ней был наброшенный на голову капюшон просторной накидки, да пара полосок, что с трудом прикрывали ее не скромные формы.

Рыцарь так и замер с открытым ртом. Я тоже, но причины у нас были разные. Его глаза поедали те самые формы, в то время как мои рыскали по комнате в тщетной попытке найти, куда эта голыдьба засунула мою куртку. Эта куртка была мне дорога и не потому, что она была первой вещью, купленной мной на мои деньги, а потому, что именно в ней эти самые деньги и лежали. Как я уже говорил, ценность тогда они для меня не представляли, но мне очень нравилось перекладывать их из одной ладошки в другую. Пока рыцарь не видел, конечно. Он бы такого рода развлечение не одобрил никогда. И вот теперь я не только не видел заветного кошеля, но и самой куртки, в кармане которой он и лежал.

— Простите, — выдохнул рыцарь, смущенно отступая на шаг.

— Ничего, — девушка вовсе не смутилась. Напротив, она обворожительно улыбнулась и повернулась так, что ее формы обрели еще больший объем.

Не знаю, чья слюна упала на пол первой, моя или рыцаря, а может, случилось это одновременно. В то время как сэр Роланд терял над собой контроль, я же напротив, нашел куртку. Она, аккуратно свернутая лежала под столом. Но слюну мы пустили оба.

На четвереньках, словно голодная собака, я рванул к куртке, по пути разбрасывая окружающее меня оружие. Девушка опешила, напряглась, но видя, что я несусь мимо нее, расслабилась. Я же зарылся лицом в твердую кожу куртки, вдыхая полной грудью, лучший запах на свете — запах собственного пота.

— Зачем вы сломали дверь? — спросила она, наконец, подтянув завязки и спрятав обнаженное тело в накидке. — Могли бы и постучать.

— Я стучал, — виновато отозвался Роланд.

— Да? — удивилась девушка. — Я не слышала. Я молилась и проводила ритуал, — она покосилась на маленькую плашку, едва не опрокинутую мной.

Рыцарь хмыкнул.

Она наклонилась, подняла плошку, закрыла ее резной металлической крышечкой и вновь перевела взгляд на рыцаря.