— А вот и я! — Рядом со мной появляется Вики. Она поправляет волосы, застёгивает пальто, взятое из гардероба, и поправляет сумочку. — Шофёр должен прибыть с минуты на минуту.

Я провожаю Вики к лифту, который доставляет нас на первый этаж.

Снаружи ясный, но беззвёздный лондонский вечер встречает нас прохладным воздухом. «Мерседес» припаркован перед входом, и через мгновение мы уже уютно устраиваемся в тепле салона.

От ресторана до пентхауса Вики в Кенсингтоне всего около десяти минут, огибая Гайд-парк. Под асфальтом без остановки проносятся вагоны Кольцевой линии метро.

Если бы Камилла оказалась здесь в качестве туриста, она была бы внизу, дыша спёртым воздухом между группой детей, слушающих оглушительную музыку в наушниках, и дамой средних лет с сумкой для покупок на запястье, и удивлялась бы тому, насколько разнообразен человеческий род.

— О чём ты думаешь?

— А… ни о чём, — задумчиво касаюсь своего лба. — Что вечер был хороший. Мне не хватало этого.

— Мне тоже было хорошо, — подтверждает Виктория.

Машина останавливается перед зданием. Водитель выходит первым и широко открывает перед ней дверь.

— Приятного вечера, господа.

— Спасибо. Спокойной ночи вам, — вежливо прощаюсь я.

Кто знает, как мужчина был раздражён, пока нянчился с нами. Конечно, это его работа, но стоило ли беспокоить водителя весь вечер ради десятиминутной поездки?

— Хочешь что-нибудь сделать перед сном? — спрашивает Виктория, войдя в лифт здания.

— Я устал. Знаешь, полёт…

— Конечно, — На её лице появляется непринуждённое выражение. Надеюсь, я не обидел Вики своим переменчивым настроением. Понимаю, сегодня я не слишком хороший собеседник.

Двери лифта широко открываются на верхнем этаже пентхауса. Вики вставляет ключ в замок, и я сдерживаюсь, чтобы не разразиться смехом, когда оказываюсь напротив жуткой бронзовой статуи.

— Ах, так ты всё ещё немного счастлив, — поддразнивает она, захлопывая дверь.

— Да, конечно. Извини, если я показался…

Я больше ничего не могу сказать.

Её рот, прижатый к моему, заглушает остаток фразы.

Всё это происходит так быстро, что я не могу предугадать. В один момент мы разделены, а в другой — её руки в моих волосах, её губы шевелятся, ища моего соучастия.

Странно, когда тебя целует человек, которого ты знаешь всю жизнь.

Словно действие, не имея в себе ничего плохого, является неуместным. Выцветший набросок того, как должно быть.

Тепло её тела должно пробудить моё возбуждение. Нежность губ должна, по крайней мере, дать мне представление об открывающихся вдали вратах рая, обещающих мне чудеса. Я должен быть на взводе с учащённым пульсом, подвластный неудержимому ожиданию сжечь все ступени, но единственное, что я думаю… нет.

Её духи не те.

То, как она шевелит губами, чуждо. Другой ритм, не та текстура.

Виктория целует меня.

«Твою мать!» Камилла была права.

Я уклоняюсь, откидывая голову назад.

— Виктория, не пойми меня неправильно, но…

— Ш-ш-ш, — шикает она, затыкая мне рот ладонью. — Ты свободен, я свободна. Тебе грустно, мне любопытно. Когда ты приехал в Лондон десять лет назад, я была занята, и ты нашёл эту сучку в офисе. Потом я оставила вестминстерского денди и сказала себе, что с тобой я буду ждать, потому что есть время…

Но этого времени не существует.

Не было и никогда не будет.

— Послушай, Эдо, она не хочет тебя, а я хочу. Она считает тебя бессердечным чудовищем, а я думаю, что ты самый красивый и особенный мужчина, которого когда-либо знала. Её здесь нет, а я есть. Я не прошу тебя жениться на мне, просто поцелуй меня и реши, как далеко ты хочешь зайти. Я пойду так далеко, как ты захочешь.

Не сработает.

Чёрт, я уже знаю, что не сработает.

«Если бы Ками была здесь…»

Но её нет.

И она меня ненавидит. Я ей не подхожу.

Она недостаточно хороша для меня.

«Ты разрушил мой мир».

Ты тоже опустошила мой, — возразил бы я.

«Ты уничтожил его, и я больше не знаю, как вернуть старый. И не знаю, как жить в этом новом мире, где единственное, чего мне не хватает, — это единственное, чего я не могу иметь».

Я хватаю Викторию за запястье и резким рывком опускаю её руку.

Не теряя зрительного контакта, притягиваю ближе к себе, запускаю руки в распущенные волосы. Я приближаю её профиль на расстояние своего дыхания. Вдыхаю её запах. Он раздражает. Вызывает у меня кожный дискомфорт. Я пытаюсь оттолкнуть эти ощущения, игнорировать. Сокращаю расстояние между лицом Вики и моим, закрываю веки и сосредотачиваюсь.

«Думай о ней», — говорю я себе.

Я прилагаю много усилий для того, чтобы поцеловать Викторию. Терзаю ей губы, вторгаюсь в неё языком, целую так, будто мы уже раздеты и трахаемся. Я прижимаю девушку спиной к стене и бесцеремонно просовываю руку ей под пальто. Она издаёт восторженный стон. Вики позволяет обращаться с ней так, словно не хочет ничего другого. В брюках появляется лёгкий намёк на возбуждение.

Видишь? Не нужна женщина, которую любишь, чтобы возбудиться.

Достаточно любой.

Я нависаю над Вики, перекрывая для неё все пути к отступлению. Она натягивает платье на бёдра, чтобы не мешало. Мой пах оказывается между её ног, и она трётся шелковыми трусиками о мои брюки.

Всё внутри меня переворачивается.

Но не потому, что я под кайфом.

Это… это чувство вины самого худшего рода.

Меня тошнит. Я чувствую себя дерьмом. Что я делаю? Использую своего лучшего друга, единственного, кто у меня есть? Просто чтобы почувствовать себя лучше на две с половиной минуты, а потом сожалеть об этом всё остальное время?

Только потому, что не могу иметь её, я в таком отчаянии, что пытаюсь заменить её, думая, будто это сработает?

«Какого хрена я делаю?»

— Вики, нет, — я быстро отстраняюсь от её рта и отшатываюсь в надежде стереть вопиющую ошибку двухсекундной давности. Начинаю ходить кругами, быстро, проводя руками по волосам.

«Тупой идиот».

— Эдо…

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я. — Похоже, разрушение вещей — моя специальность. Я не хочу, чтобы это случилось и с нашей дружбой.

В тёмном холле дома, в тени изображающей её статуи, Виктория прикасается к своим губам, будто я их разбил.

— Значит, действительно поздно…

Определённо, уже слишком поздно.

Для нас обоих.

— Ты любишь её, — бесцветно отмечает она.

— Да.

«Я люблю её.

Как никого другого».

Виктория поджимает губы. Она поправляет воротник пальто, потирает рукой лоб, поправляет волосы, приводя их в порядок после того, как я растрепал.

— Понятно, — кивает она. — Извини, я должна была попробовать, — добавляет она, глядя в пол.

— Не надо извиняться, — отвечаю я. — Ты… ты…

— Влюблена ли я в тебя, Эдо? — Она поднимает брови, как бы говоря: «Ты действительно не понимаешь?» — В некотором смысле, я всегда была такой. — Она улыбается, полная печали и меланхолии. — Но я поняла, что всё безнадёжно, когда ты танцевал с ней под песню своей матери.

— Я сильно облажался, Вики, — шепчу я. — Потратил на неё столько времени, столько энергии… и она сделала то же самое со мной.

Виктория сглатывает.

— Тогда почему ты здесь?

— Мне был нужен перерыв. Я устал приходить на работу и тратить время на ожидание письма об увольнении, устал от убийственных взглядов коллектива, считающего, что я предал их самым ужасным образом. Надоело притворяться, что мне на всё наплевать.

Виктория качает головой, понимая.

— Эдо, я задам вопрос снова. На этот раз ответь лучше. Почему, потратив на неё столько времени и сил, ты здесь тратишь ещё больше времени и энергии?

От её замечания моё сердцебиение учащаться, как очень удачный финансовый график.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — недоверчиво спрашиваю я.

— Нет. Это последнее, чего я хочу, ради всего святого. Но я приглашаю тебя подумать о том, каким будет твой следующий конкретный шаг. Потому что ты решительный мужчина, и именно это ты делаешь, когда тебя не омрачают чувства. Ты находишь правильную стратегию и действуешь.