Однако она, вопреки своим словам, думала не так уж и долго, всего минуту, по истечению которой, широко улыбаясь, сказала:

— Дядя Джон, я торжественно предлагаю тебе стать ракатаном для моей души. Хотя я совершенно против, чтобы ты совался в Дикие Земли, но если тут так важна связь…

— Торжественно согласен, — в том же тоне ответил Джонатан. Он улыбнулся, но Стелле не показалось, будто его улыбка радостная. Скорее печальная, будто он знал, как Пайпер не хотела возвращаться в Дикие Земли.

Это было понятно по тому, что теперь она думала гораздо дольше. Она то открывала, то закрывала рот, задумчиво пялилась в пространство перед собой, — или же на Фортинбраса, из-за чего он, кажется, даже начал нервничать, — пальцами отбивала ритм по поверхности стола. Пайпер насквозь пропахла страхом, и Стелла впервые осознала, как его много.

— Для души, Пайпер, — едва слышно напомнил Фортинбрас, когда молчание с её стороны стало затягиваться.

Она громко вдохнула и, помолчав ещё несколько секунд, начала:

— Эй… Кит, — выпалила Пайпер, широко раскрытыми глазами впившись в искателя. — Кит.

— Я? — моргнув, уточнил Кит.

— Ты.

— О. Да. Да, я. В смысле, если ты так хочешь, то да, я отличный искатель и лучший в мире телохранитель! Был у меня как-то поиск, в процессе которого я должен был…

Стелла слушала не его торопливую историю, которую он явно выбалтывал исключительно из-за волнения, а прерывистое дыхание Эйса, застывшего на месте. Стелле потребовалось ещё пара секунд, чтобы понять, почему он так удивлён, когда Эйкен, будто очнувшись, громко спросил:

— Погодите, а как же я?

***

Эйкен никогда прежде не ругался с Фортинбрасом, Стеллой или Клаудией так серьёзно. Все их ссоры были незначительными, глупыми, детскими. Такими, которых, как говорил Магнус, не хватает человеку его возраста. И хотя Эйкен мирился с постоянными шутками про свой возраст, сейчас он был очень зол и разочарован.

— Я могу помочь! — не отступал он, напрочь забыв о том, что они здесь не одни. — Я знаю Дикие Земли лучше них!

— Эйкен, пожалуйста, хватит! — повысил голос Фортинбрас. — Я знаю, что ты силён, знаю, что ты можешь помочь, но это слишком рискованно. Ты ребёнок, Эйкен.

Он ненавидел, когда ему об этом говорили. Какая разница, сколько ему лет? Он был умнее и сильнее всех своих сверстников. Ему было тринадцать, а он выжил в двух Башнях!

— Пожалуйста, — терпеливо повторил Фортинбрас, приблизившись к нему. Он, казалось, и сам забыл, что за ними наблюдают, что время утекает, как песок сквозь пальцы. — Я знаю, что ты сильный. Поэтому я хочу, чтобы ты остался здесь, вместе с Шераей и Эйсом. Я хочу, чтобы ты тут за всем приглядел, — совсем тихо произнёс Фортинбрас, заглянув ему в глаза. — Я могу доверять только тебе.

— Ты говоришь это только для того, чтобы остался!

— Да, и я не стыжусь этого! — рыкнул Фортинбрас, чем сильно удивил Эйкена. — Я хочу, чтобы ты остался здесь, потому что здесь безопасно. Тебе больше не нужно бороться за жизнь, Эйкен, не нужно постоянно доказывать свою силу. Ты можешь немного отдохнуть. Пожалуйста, Эйкен, останься. Я не могу потерять и тебя.

Да, да, да. Это было логично и правильно. Фортинбрас любит его и не хочет, чтобы он пострадал. Они все его любят и хотят, чтобы он остался в безопасном месте, потому что он, в отличие от них, ещё ребёнок. Дети не должны сражаться за свою жизнь каждый день. Они могут остаться в безопасности, потому что они дети. У них должны быть моменты радости, глупые игры, которые приносят им удовольствие, и безумные идеи, которые кажутся просто гениальными. Магнус всегда так говорил.

Но Магнуса больше нет, а Эйкен… Эйкен по нему скучал. Очень сильно. Он хотел крепко обнять его и никогда больше не отпускать, хотел услышать совет, который ещё слишком рано слушать, и узнать что-нибудь совершенно новое и дикое о мире. Он хотел учиться дальше и не бояться, что у него что-то не получится, потому что Магнус всегда рядом и поможет.

Но Магнуса они не уберегли. Они не уберегли и Розалию. В одном Фортинбрас был прав: если Эйкен останется в этом мире, рядом с Шераей, с которой сальватор хорошо ладил, ему ничего не будет угрожать. Он не пострадает и не погибнет, не подвергнет свою жизнь риску. Зато рисковать будут Фортинбрас, Стелла и Клаудия.

Фортинбрас сказал, что не может потерять и его, но и Эйкен не мог потерять их. Что, если он никогда больше их не увидит?.. Они — его семья, всё, что у него было все эти годы. Всё, что ему было нужно.

— Ненавижу тебя, — процедил Эйкен, безуспешно глотая слёзы. — Ненавижу тебя за то, что ты прав! Почему ты всегда прав?!

Фортинбрас мягко улыбнулся ему и, несмотря на красноречивое покашливание Гилберта, протянул к Эйкену руки, однако тот соскочил со стула и, толкнув сальватора, быстро вышел из столовой.

Фортинбрас был прав: Эйкен ребёнок, а дети не должны сражаться за свою жизнь.

Эйкен хотел провалиться сквозь землю. Дурацкий возраст! Почему Дикие Земли наградили его хаосом, почему он ни на день не постарел с тех пор, как выбрался из первой Башни? Ему что, до конца дней оставаться ребёнком, которой вынужден слушаться старших? Он тоже может помочь. Он сильный, умный, находчивый, его тени — уникальны и неповторимы, он…

Он ребёнок. Ему тринадцать лет, и для этого возраста Эйкен слишком часто сражался за свою жизнь.

Остановившись в одном из коридоров, он, всхлипнув, сел на пол, прислонившись спиной к стене, и притянул колени к груди. «Дурацкий возраст! — думал Эйкен, старательно заглушая мысли, твердившие о том, что Фортинбрас бесконечно прав. — Дурацкие взрослые! Все дурацкие! Почему я вообще должен…»

— Ты не против, если я присяду, Эйкен?

Он вздрогнул, поднял голову и из-за слёз увидел только расплывчатый силуэт. Он не сразу узнал голос, а когда узнал, сильно удивился. Марселин никогда не называла его имени, всегда обращалась как к Рафаэлю, которым он не был.

— Мне плевать, — буркнул он, уткнувшись лицом в колени. — Взрослые всегда делают только то, что хотят, и на моё мнение им плевать! Можешь хоть лечь тут, мне всё равно!

Марселин села напротив и вытянула ноги, перекрывая коридор.

— Я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать, но можно я тебе кое-что скажу?

— Да без разницы! — выкрикнул Эйкен, вцепившись в волосы. — Делай, что хочешь!

— Я хочу поговорить, но если не хочешь ты — я уйду.

И она затихла, отвела взгляд, лишь изредка смотрела на него, будто ждала реакции. Но Эйкен никак не мог с собой справиться. Он всё ещё хотел провалиться сквозь землю, хорошенько побить Фортинбраса и при этом вцепиться в него крепко-накрепко и на всю оставшуюся жизнь.

Фортинбрас был прав. Эйкен знал это. Сама идея похода в Дикие Земли с целью нахождения Некрополей и Лабиринта, а также освобождения богов была безумной, и оттого требовала участия только самых сильных, готовых к чему-то настолько опасному. Эйкен таким не был. Он знал, как выжить в Диких Землях, но теперь, узнав, что такое спокойная жизнь в этом мире…

Правда была в том, что Эйкен не хотел возвращаться в Дикие Земли. Тот мир был ужасным местом, одной сплошной Башней, которая постоянно испытывала их. Они не видели солнца, не знали, встретят ли завтрашний день, не потеряют ли кого-нибудь из тех, кто был дорог им. Они жили в страхе и неведении, потому что не имели выбора. Но сейчас у Эйкена был выбор, и как бы сильно он ни убеждал себя, что ещё думает, ответ уже давно был ему известен.

Эйкен не хотел возвращаться в Дикие Земли, но и не хотел отпускать свою семью. Что, если они не вернутся?.. Что, если они погибнут, а он даже не узнает, как и…

— Почему ты согласилась? — прохныкал Эйкен, подняв заплаканные глаза на Марселин. — Почему ты согласилась стать якорем для Николаса?

— Потому что он дорог мне. Он напоминает мне вас с Карлосом. Я знаю, — тут же добавила она, возведя глаза к потолку, — что ты ничего не хочешь об этом слышать, но… И мне будет спокойнее, если ты останешься здесь.