Стефан ещё бы принял мысль, что Марселин предложила его убить. Боги, да ведь он и не ожидал от неё чего-то другого. Но спасти — это уже что-то совершенно другое. Стефан никак не мог понять, почему Марселин всё же решилась на это.

Шерая сказала ему, что Марселин ни на минуту не отходила от него, постоянно изучала магические книги и трактаты, искала давно утерянные источники и проверяла действие их магии сначала на себе, а уже после пыталась разбудить его. Теперь, когда все знали, что пробудить от сомнуса может только Время, эти попытки казались совершенно бессмысленными, но Стефан всё равно восхищался ими. Его совершенно не смущало, что, пока он был мёртв, Марселин постоянно была рядом. Но беспокоило, что она забыла о себе и все свои силы бросила на его спасение. Даже сейчас она совсем не жалела себя и бралась за помощь каждому. И каждый раз после того, как Эйкен избегал разговора с ней, Марселин начинала прикладывать больше усилий.

Она помогала Николасу, который, не ставя никого в известность, первым сбегал к бреши (что странно, те стали появляться гораздо реже) и получал травмы. Она кое-как уговорила Пайпер помочь ей, хотя Первая очень долго отказывалась и убеждала, что в полном порядке. Стефан не мог быть уверен насчёт каких-либо иных ран, кроме тех, что оставили два шрама на её лице, один из которых пересекал левый уголок губ, а другой — правую бровь и уголок глаза. Марселин всё жаловалась, что никак не может убрать их, а после жаловалась ещё раз, будто не чувствовала, какой хаос отпечатался на теле и магии Первой.

Но Стефан не упрекал её в этих жалобах. Он говорил, что она делает всё, что может, и прекрасно справляется с любым делом, за которое берётся, но всё же должна ненадолго остановиться и отдохнуть. Ради собственного же здоровья, за которым Марселин, оказывается, практически не следила столько месяцев, ей следовало ненадолго оставить дела и хорошо отдохнуть.

Марселин, разумеется, не была с этим согласна. Она едва не каждую минуту спрашивала Стефана, как он себя чувствует, не ощущает ли каких-либо изменений в магии или не испытывает трудностей при её использовании. Её паранойя дошла до того, что она могла явиться к нему посреди ночи. Стефан, обладавший потрясающим слухом, всегда встречал её на пороге комнаты и говорил, что чувствует себя прекрасно. Но Марселин не успокаивалась, волновалась так сильно, что могла за всю ночь ни разу не закрыть глаз, и это серьёзно беспокоило Стефана. Ни Шерая, ни Гилберт, ни Николас не могли убедить её отдохнуть. Дошло до того, что в один из дней Стефан сказал, что она может остаться у него, если от этого ей будет спокойнее.

Только после он понял, насколько странно прозвучало это предложение. Но ни один из них не сделал шаг назад, и в итоге каждую ночь они засыпали рядом, а утром просыпались и видели, что успели либо переплестись ногами, либо обняться. Никогда прежде Стефан не думал, что способен испытывать радость и вину одновременно.

Он, разумеется, знал, что его радость эгоистична. Он не должен наслаждаться присутствием Марселин, её прикосновениями и вниманием, которым она одаривала каждого, кому оказывала помощь. Но наслаждался, потому что это была Марселин. Самая прекрасная девушка во всех мирах, которая украла его сердце и до сих пор не вернула его обратно. И Стефан даже мечтать не мог о том, чтобы Марселин вновь ответила ему взаимностью, но каждый раксов раз, когда она спрашивала его, как он себя чувствует, когда вливала магию в его тело, помогая восстановить ток его собственной магии, когда ложилась рядом и засыпала, Стефан думал, что это всё же возможно.

Он никогда не считал себя глупцом, но, очевидно, сейчас именно им и был.

Марселин опустила пустую чашу на стол и, нахмурившись, уставилась на линию горизонта. Сегодня терраса, где они расположились, выходила в сторону пляжа. Воздух пах морской солью, цветущим садом и сомнениями и страхами, которые Стефан различал слишком хорошо. С каждым днём его чувства восстанавливались, становились острее, и он всё сильнее ощущал присутствие каждого в особняке. Прямо сейчас он хорошо ощущал Марселин, Гилберта и Стеллу, которые гуляли где-то в саду, и Фортинбраса — хотя от него, разумеется, исходило ощущение магии. Фортинбрас слишком хорошо прятал свои чувства, чтобы кто-нибудь сумел их понять.

Его присутствие также казалось чем-то совершенно нереальным. Стефан слишком хорошо помнил время, когда пытался очистить имя Третьего сальватора, доказать, что он не мог предать миры и во Вторжении встать на сторону тёмных созданий. И Стефан, разумеется, продолжал бы нарушать правила коалиции, если бы старейшина Керрис не пригрозил расправиться не с ним, а с Марселин. Господин Илир, впоследствии занявший его место, говорил Стефану, что он поступил мудро, отказавшись от идеи защищать Третьего — об этом же, но завуалированно, он сказал под конец первой встречи с Пайпер. Но господин Илир мёртв, и Стефан никогда не узнает, что он думает по поводу того, что Третий всё-таки не предавал миры.

За время, которое он провёл в сомнусе, умерло слишком много людей.

— Ты не замёрзла?

— А ты? — тут же спросила Марселин, взволнованно подавшись вперёд. Их разделял небольшой стол, который Иллка, служанка, появившаяся не так давно, накрыла по просьбе Марселин, и казалось, что она без проблем перегнётся через него, лишь бы дотянуться до Стефана. — Тебе плохо? Что-то не так?

— Всё хорошо, — спокойно ответил Стефан. — Я прекрасно себя чувствую. Не нужно спрашивать об этом каждую минуту.

— Ты был практически мёртв! — зло выпалила Марселин, хлопнув ладонью по столу.

— Ты тоже была практически мертва, — напомнил Стефан, — и последствия оказались куда серьёзнее.

— Но ведь всё обошлось! Твоя магия была совершенна, а вот моя…

— Твоя магия прекрасна, Марселин. Невероятна. Она… — Стефан замялся, неуверенно коснулся ладонью груди — точно там, где под свитером и рубашкой был шрам, который останется с ним навсегда. У него не находилось слов, чтобы описать, насколько сильной оказалась магия Марселин, и потому он смиренно повторил: — Твоя магия прекрасна. Твоя мать бы гордилась тобой.

Марселин нахмурилась и приоткрыла рот, будто хотела что-то сказать. Стефану показалось, что время замедлилось и ускорилось одновременно. Он посмотрел на Марселин, всё ещё хмурящуюся, и осознал, что только что сказал.

— Боги, — выдохнул он, накрыв рот ладонью. — Я… Я сказал это вслух?

— Ага, — кивнула Марселин.

— Боги, — повторил Стефан ошарашенно. — Я сказал это… Я сказал это вслух. Боги, Марси, я сказал это вслух!

Последние слова он едва не выкрикнул, радостно рассмеявшись. Марселин окончательно растерялась и смотрела на него, как, должно быть, смотрят на умалишённых. Впервые Стефану было практически плевать.

— Твоя мать гордилась бы тобой, — торопливо повторил он, боясь, что язык вновь перестанет слушаться. — Елена бы гордилась тобой. Она всегда говорила, что ты будешь сильной… Боги, — судорожно выдохнул Стефан, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях. — Я сказал это…

Стефан даже не представлял, что это когда-нибудь случится. Он пытался миллионы раз, и каждый раз оканчивался провалом, который разбивал его сердце снова и снова. Он испробовал тысячи способов, чтобы обмануть магию и хаос, но даже его знаний и умений, накопленных за семьсот лет, оказалось недостаточно.

А теперь он оказался свободен. Он умер, и проклятие, сковывавшее его всё это время, спало.

Стефан почувствовал, как Марселин мягко коснулась его рук, и резко вскинул голову. Она выглядела растерянной и даже напуганной, но стояла рядом и, кажется, не собиралась сбегать. Она смотрела на него с чувством, которое Стефан не мог описать, и ждала, пока он заговорит. Это оказалось очень сложно: горло сдавило страхом, болью и рыданиями, которые раньше Стефан позволял себе только в полном одиночестве.

— Прости, — пробормотал он и, поддавшись порыву, прильнул щекой к её руке. — Прости меня. Я пытался побороть это, но ничего не получалось, но теперь, когда я практически умер и вновь ожил из-за сомнуса, я…