Это также моменты, когда к нему приезжают друзья, вначале Виолетта Морен, Франсуа Валь и Северо Сардуй, Жан Жиродон – старый товарищ по Лейзину, Франсуа Броншвейг, Марта Робер и Мишель де М’Юзан. Это гостеприимный дом: все друзья, приезжавшие туда, вспоминают доброжелательный и заботливый прием Анриетты – хозяйки дома, удовольствие от разговоров, энтузиазм, с которым Барт показывал им окрестности. Но прежде всего это жизнь семьей, вдвоем, втроем или вчетвером, поскольку Мишель Сальзедо подолгу живет там вместе с Рашель, ненадолго выбираясь в Испанию или на более долгий срок в Израиль, где живет ее семья. Всем занимается мать, у Барта нет почти никаких материальных забот, и из Юрта он уезжает, только чтобы развлечься в городе, сходить в кино или на концерт в Байонну или Биарриц, купить сигареты или письменные принадлежности. Он устроил свой кабинет, который и здесь называет своей комнатой, так же, как в Париже, так же поставил стол и фортепиано, с точностью воспроизвел материальную организацию. Эта материальная организация так хорошо отлажена, что ему удается повсюду возить ее с собой, куда бы он ни отправился.

Эта первая редакция «Ролана Барта о Ролане Барте», написанная в доме Даниэля Кордье в Жюан-ле-Пене в августе 1974 года, показывает, какое незамутненное счастье доставляет Барту его обсессивный темперамент, проглядывающий в пространственных (рабочие пространства) и временных (размеренные ритмы) структурах. Возвращаясь к этой идее в своем автопортрете в 1975 году, он ограничивает гомологию двумя местами (город/ деревня), противопоставленными, но подобными: ничего специально не перевозится, но комнаты идентичны. «Почему? Потому что все орудия (бумага, перья, пюпитры, часы, пепельница) одинаково расположены – идентичность двух мест образуется структурой пространства. Этот факт приватного быта вполне способен объяснить, что такое структура: система преобладает над бытием вещей как таковых»[633].

Барт дважды подчеркивает связь между правилами жизни и интеллектуальным методом: прежде чем стать орудием анализа, структуры соотносятся с образом жизни. Они привлекают тем, что успокаивают, ставят заслон перед страхом смерти и страхом быть покинутым и потому несут свободу.

Временная организация тоже четко структурирована. Из Парижа в Юрт перевозится не столько строгий распорядок дня, сколько регулярность, что хорошо видно по ежедневникам, в которых каждый отрезок времени помечен инициалами или сокращением. Дни в городе подразделяются на утро (m), обед (dej), послеобеденное время (am), ужин (d) и вечер (s), тогда как в Юрте остается всего три отрезка: утро (m), послеобеденное время (am), вечер (s). Обеды и ужины в Париже Барт часто проводит вне дома, это поводы для профессиональных (особенно обеды) и дружеских встреч; когда он остается дома, что бывает редко, dej и d помечены просто как «дом». Но чаще всего записываются имена людей, с которыми он встречался, или мест, которые посетил. Поскольку в Юрте ужинают и обедают в семейном кругу, нет необходимости упоминать сотрапезников каждый день. Утро и в Париже, и в деревне посвящается работе и разбору корреспонденции. Послеобеденное время в Париже занято преподаванием, визитами, подготовкой семинаров, тогда как в Юрте оно посвящено работе, выполнению задач, начатых утром, или просто чтению. К этим занятиям в обоих местах добавляется послеобеденная сиеста, занятия рисунком, живописью перед возобновлением работы, игра на фортепиано перед ужином. Основная работа – написание книг, составление сборников – происходит в Юрте в тишине и покое, которые дает благотворная домашняя прохлада во время сильной жары и занимает долгие часы, когда Барта ничто не отвлекает, у него нет визитов и встреч вне дома, нет никаких обязательств, кроме как перед самим собой.

В этом доме Барт собирает и собирается. Собирает идеи, документы, накопившиеся тексты, карточки, чтобы делать из них книгу или мечтать о ней. Собирается, сосредоточивается, ограничивая себя в удовлетворении желаний (особенно сексуальных), чтобы как можно меньше соприкасаться с внешним миром, и почти целиком освобождая место для фантазма, который движет всем, что он делает. Поэтому он может написать во фрагменте, от которого в «Ролане Барте о Ролане Барте» осталось только начало: «Как чудно по утрам в Ю.: солнце, дом, розы, тишина, музыка, запахи, кофе, работа, асексуальный покой, отдых от агрессии»[634]. Он ценит обыденную монотонность дней, скрупулезно описанных в отрывке «Распорядок дня»:

И так до самого вечера – мелкие, регулярные занятия, приносящие настоящее счастье. Во многих личных документах он возвращается к чувству полноты, даруемому уединенной сельской жизнью с матерью в регионе, с которым у Барта сложились глубокие, чувственные, неслучайные отношения. Это счастливое, продуктивное возвращение в детство. Оно наполняет чувственными ощущениями, звуками голосов, гулом насекомых, ароматами цветов, запахами дома. Поэтому он предпочитает деревенское захолустье побережью: в нем больше складок, в которых можно спрятать и сохранить это хрупкое чувственное существование, дающее такой важный стимул для письма. Барт конструирует эту местность, сознательно выбранную в качестве пейзажа памяти. Он внимательно следит за ее изгибами и рельефами, проецирует на них свои воспоминания и желания: «Мне нравится… вид на излучину Адура из окна доктора Л.»[636]. Он видит в этой местности нечто вроде тела. В ней нет ничего негативного: ни в ее рельефе, ни в климате. В «Свете Юго-Запада» Барт пишет: «Неужели на Юго-Западе не бывает и неприятной погоды? Да, конечно, только для меня это не частые вообще-то дожди и грозы и даже не пасмурные дни; перепады освещения как-то не вызывают здесь ни малейшего уныния, они воздействуют не на „душу“, а только на тело, порой пропитывая его сыростью. Опьяняя хлорофиллом или же расслабляя и изнуряя ветром из Испании»[637]. В дневниковом наброске он пишет: «Утром рассвет не торопится и, даже когда рассветает, темно, идет дождь (но всегда, когда открываю окно, метонимическая сила запаха деревни: все прошлое, вся литература и т. д.). Ранний подъем, если он мне удается, доставляет столько же радости, сколько тихий вечер в Париже (но это немного похоже на Марию-Антуанетту, изображающую молочницу). Оттого я счастлив здесь и в общем получаю столько же удовольствия, сколько в Париже». С надлежащей дистанцированностью (ироничное и не очень лестное замечание в скобках) Барт выражает природу этой полноты: она замещает удовлетворение, приносимое отношениями с другими телами. Наполняет чувства.