Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Возможность действовать была ограничена, и даже более чем ограничена, приступом кровохарканья, который случился у него в мае 1934 года: он кашляет кровью, и, хотя диагноз легочного туберкулеза еще не поставлен, симптом достаточно тревожный, чтобы врачи предписали лечение: свежий воздух и отдых. Барт вынужден отказаться от экзамена на бакалавра в июне, и его планы на будущее под угрозой. В восемнадцать лет такое событие неизбежно оборачивается драмой. Оно разлучает Барта с друзьями и лишает возможности учиться, ставя на его пути препятствие в виде долгой болезни и, возможно, ранней смерти. Этот первый опыт изоляции в Сент-Илерде-Туве и Лейзине во многом определил его будущую жизнь: маргинальность, синдром самозванца, прибежище, найденное в литературе и письме. Он уехал в Бедус в Пиренеи с матерью и братом. В этой деревне, расположенной в долине Асп, находится источник серосодержащей и железистой воды, рекомендованной для всех видов лечения; врачи назначают ему сначала внутривенные инъекции солей золота. Барты жили в доме, который принадлежал суконщику Ларрику и выходил на большую дорогу, национальную магистраль, ведущую из По в Сарагосу. Жизнь спокойно течет в этом маленьком поселке, в котором три врача, нотариус, аптекарь, налоговый инспектор, почтмейстер и три или четыре учителя. Мишель пошел в местную школу, расположенную на сельской площади недалеко от церкви. Семья часто ходит к пастору в Ос и к мадам Бест, у которой они иногда обедают по воскресеньям и играют на фортепиано. Первое время Ролан повторяет программы бакалавриата: философию, естественные науки, древние языки. Играет на фортепиано по два часа в день, планирует научиться водить. Вот детальное описание тех мест, которое он дает в письме от 4 декабря Филиппу Реберолю:

Бедус – это очаровательное местечко на въезде в Валлон. Валлон – это своего рода расширение долины Асп, в форме чаши от 7 до 8 километров в окружности; мой горизонт образуют окаймляющие ее горы. Горный поток Асп, железная дорога и национальная магистраль идут через нее во всей длине, параллельно друг другу. По всей окружности Валлона располагаются маленькие деревеньки, каждая из которых возвышается над небольшой долиной, врезающейся в гору и покрытой пастбищами: таковы Бедус, Ос, Ле, Ата, Акус, Жуэ, Оркан и снова Бедус, которые намного важнее всех. Разбросанные то тут, то там по всей окружности Валлона, перед линией деревень или за ней, находятся небольшие холмы, высотой от 50 до 75 метров, которые называются туронами; эти туроны служат пастбищами для овец. Горы, заслоняющие горизонт, достаточно высокие (1000–1500 метров). Со стороны Франции (то есть к северу) Валлон исчезает в дымке там, где начинается долина в Олороне; когда выбираешься из этого узкого и печального коридора на эту маленькую равнину с широким и гармоничным горизонтом, с живыми и яркими цветами, живописными пастбищами, линиями тополей, рекой и группками деревень, разбросанными то тут, то там, как детские игрушки (часто дым неспешно поднимается в бледное небо), сам понимаешь, какое охватывает чувство радости и покоя. Со стороны Испании, на перевале Сомпор, то есть к северу, долина перекрыта двумя скалами, которые почти соприкасаются, оставляя место только для дикого и тесного прохода; это Эски, через прорезь видно высокогорье. Я сделал для тебя отдельно рисунок Валлона.

Характер этого описания пейзажа, как и все, что относится к природе и растительности, – совершенно особая черта в его переписке этого времени, но и впоследствии он будет внимательно относиться к любому цветению, к малейшим изгибам ландшафтов, в которых оказывается. Ему пришлась по вкусу эта местность, которую он находит прекрасной, с ее бледным небом, горами, покрытыми снегом, когда горизонт кажется шире, чем есть на самом деле. Топография местности, как и тот факт, что он уединился здесь с матерью и братом, придает этому пребыванию все признаки регресса в детство, в защищенное место, светлое и спокойное, «гошокиссим» дома в Байонне. В это время Ролан также тесно общался с младшим братом, который видел его редко, когда тот учился в лицее в Париже, а свободное время проводил на улице с товарищами, и с которым будет в дальнейшем разлучен в течение почти всей войны. Оба впоследствии постоянно вспоминали об этом, как вспоминают счастливые дни и мгновения, проведенные вместе. Итак, несмотря на ту резкую перемену, которую вносит в его жизнь этот первый приступ болезни и отделение от мира, это еще и неожиданный рецидив детства, превращающий его в постоянный и неизменный горизонт, а не в ностальгию по утраченному миру.

Чувства Барта в бедусском заточении не всегда такие уж гармоничные. В октябре он поехал в Париж, чтобы сдать экзамен на бакалавра, но двери подготовительных классов перед ним захлопнулись из-за обязательного медицинского осмотра, направленного на то, чтобы не допустить туберкулезных больных в Высшую нормальную школу. Филипп Ребероль поступает в ипокань в лицее Людовика Великого, в класс, насчитывающий 70 мальчиков, куда в виде исключения допущены несколько девочек, и рассказывает Барту о своих преподавателях – Пьере Клараке, Альбере Байе, Артуре Юби (по истории), а Барт признается в обеспокоенности своим будущим. Он подумывал было поступать в Школу хартий, но отказался от этой идеи, потому что пришлось бы заниматься регулярно и в плотном темпе подготовительного класса, что не позволяло его состояние здоровья. Он записался на первый курс юридического факультета, но продолжал интенсивно заниматься латынью по книгам, которые посылали ему друзья. Барт читал Мориака, Бальзака («Крестьяне»); «Обломки» Жюльена Грина показались ему слишком затянутыми: страдания автора вроде бы должны были его тронуть, но у него нет такого же чувства вины; католицизм Грина оставляет его равнодушным. Он читал также «Бой с ангелом», последний роман Жироду, вышедший в 1934 году, Монтерлана, «Божественную комедию» и в особенности Жида, чьи «Тесные врата» произвели на него неизгладимое впечатление. Он обожает Кэтрин Мэнсфилд, но признается, что «Братья Карамазовы» его разочаровали. Еще он читает романы об Арсене Люпене. Периоды эйфории сменяет уныние. Так, 23 июля он пишет: «С тех пор как я болен, моя жизнь стала гораздо интенсивнее, гораздо ярче. Если хочешь, я начал лучше осознавать мое ‘я’». 9 августа у него более мрачное настроение:

Моя юность была лишь длинной чередой трудностей, с каждым годом все более трагических, и я не знаю, поверил бы ты моему рассказу, так много было бы в нем романического и драматического. Я думал, что одно несчастье отгоняет другое и что моя болезнь избавит меня от других мучений, до сих пор я мог на это надеяться. Но я вынужден спуститься с небес на землю: снова борьба и отныне уже без физических сил, хотя они продолжают тратиться в этой игре. […] В моей жизни есть очень могущественный фактор, скажем так – неприятности, хорошо объясняющие факты моей моральной, а теперь и физической жизни.

Когда читаешь переписку, видно, как именно в это время зарождается склонность к жалобам, которую немногие личные события смогут позднее изменить или сгладить. Все понимают – он понимает, – что у него развивается психология больного, его все беспокоит, он проводит время, наблюдая за симптомами, в поисках корреляций и заключений. Смертельный исход очень многих случаев заболевания туберкулезом, даже в ту эпоху, пробуждает в нем страх смерти, который может успокоить только способность творить.

Но усталость, необходимость много лежать, неясные искания мешают писать. 6 ноября 1934 года он рассказывает Реберолю о муках, которые вызывает у него эта жизнь:

Пессимизм возникает только из-за того, что у меня часто нет сил творить. Меня переполняют замыслы, но ни один из них не может родиться: я принимаю все с намерением и необходимостью глубоко прочувствовать; но из меня ничего не выходит. Если хочешь, у меня идеальная художественная восприимчивость, я ее чувствую; но способность к выражению, если бы я имел безрассудство ему предаться, – посредственная, мелкая, смешная. Ты не можешь себе представить всех романов, драм, эссе, поэм, симфоний, благородных чувств, приключений, которые я воображаю ежедневно, ежечасно, повсюду. Это все наброски «гениальные» в своем разнообразии, но они остаются всего лишь скромными заготовками, бесплодными и туманными знаками, видом прекрасной земли, которая всегда отдаляется. […] Мое пристрастие к чувственному, а значит, к реальному, значит, к присутствующему, следовательно, неуловимому – все это мешает мне познать радости творчества.

21
{"b":"815438","o":1}