Но важности не утратил. Оглянувшись на подобострастно взирающего грека, обвёл пристальным взглядом сурово нахмуренных казаков. И, кашлянув, продолжил, как ни в чем не бывало. Казалось, уверенность свою он черпает из священного для него текста.
— Вы и сами, воры глупые, своими глазами видите силы его великие, неисчислимые, как покрыли они всю степь великую! — И снова он возвысил голос до торжественногромогласного, так, чтобы слышали его и дальние казаки. — Не могут, верно, с городских высот глаза ваши видеть из конца в конец даже и наши силы главные. Не перелетит через силу нашу турецкую никакая птица парящая: все от страху, смотря на людей наших, на сил наших множество, валятся с высоты на землю! И о том даем вам, ворам, знать, что не будет вам от Московского сильного царства вашего людьми русскими никакой ни помощи, ни выручки. На что же вы, воры глупые, надеетесь, коли и хлебных припасов с Руси никогда вам не присылают? А если б только захотели вы, казачество свирепое, служить войском государю царю вольному, его султанскому величеству, принесите вы ему, царю, свои головы разбойничьи повинные, поклянитесь ему службою вечною. Отпустит вам государь наш турецкий царь и паши его все ваши казачьи грубости прежние и нынешнее взятие аздакское. Пожалует наш государь турецкий царь вас, казаков, честью великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим несчетным богатством. Устроит вам, казакам, он, государь, у себя в Царьграде жизнь почетную. Навечно пожалует вам, всем казакам, платье с золотым шитьём, знаки богатырские из золота с царским клеймом своим. Все люди будут вам, казакам, в его государевом Царьграде кланяться. Пройдет тогда ваша слава казацкая вечная по всем странам, с востока и до запада. Станут вас называть вовеки все орды басурманские, и янычары, и персидский народ святорусскими богатырями за то, что не устрашились вы, казаки, с вашими силами малыми, всего с пятью тысячами, столь непобедимых сил царя турецкого, трехсот тысяч ратников. Дождались вы, пока подступили те полки к самому городу. Насколько славнее и сильнее перед вами, казаками, насколько богаче и многолюднее шах — персидский царь! Владеет он всею великою Персидою и богатою Индией; имеет у себя он войска многие, как и наш государь, турецкий царь. Но и тот шах персидский никогда не встанет на поле против сильного царя турецкого. И никогда не обороняются его люди персидские в городах своих многими тысячами от нас, турок: знают нашу свирепость они и бесстрашие[30].
Закончив читать, полковник упер пристальный взгляд в Осипа. Тот невольно усмехнулся. Не удержался и гоготнул Андрий — запорожец, Наум Васильев вообще заржал во весь голос, басовито и заразно. Вскоре все казаки, собравшиеся на площади, хохотали, вытирая слёзы, раскачиваясь и склоняясь от смеха. Валуй упёрся рукой в плечо Василька и тоже ржал, не сдерживаясь. Смеялась беззвучно Красава, а может, Валуй просто не слышал её в общем громогласном гоготе. Поддержали хохот и на стенах. Казалось, весь город смеется в лицо важному турку. И тем отвечает.
Янычар и толмач недоуменно поглядывали на казаков, переводя взгляд с одного на другого. Но молчали.
Наконец, отсмеявшись и дождавшись сносной тишины, Осип поднял руку:
— Рассмешил ты нас. Ох, рассмешил. А теперь послушай наши слова. — Осип задумался, наморщив лоб.
Всё-таки длинные речи ему никогда не давались. Он уже и нынче собирался просто послать подальше турецкого посла вместе с его предложениями, но, догадавшись, что на столь витиеватое сообщение, наверное, требуется и соответствующий ответ, с надеждой обернулся на атаманов. Михаил Татаринов угадал его сомнения:
— Атаман, разреши, я собакам этим отвечу?
— Отвечай. — С облегчением выдохнув, Осип уселся поудобнее, ожидая выступления Михайлы, который, в отличие от большинства казаков, умел не только воевать, но и, если потребуются, нанизывать на нитку-верёвочку мысли-слова, словно рыбины бессчётные в путину.
Крепко ставя ступни, Татаринов шагнул вперёд. Остановившись напротив посла, опустил ладонь на рукоятку дорогого пистолета, выглядывающего из кушака:
— Видим всех вас и до сей поры все ведаем о вас, все силы, все угрозы царя турецкого известны нам. — Он вперил грозный взгляд в турка, и тот, вдруг не выдержав ярости его глаз, опустил голову. — Переведываемся мы с вами, турками, часто на море и за морем, на сухом пути. Ждали мы вас в гости к себе под Азов дни многие. И куда ваш Ибрагим, турецкий царь, весь свой ум девал? Иль не стало у него, царя, за морем серебра и золота, что прислал он к нам, казакам, ради кровавых казачьих зипунов наших четырёх пашей своих, а с ними прислал ещё на нас рать свою турецкую — 300 000. И то вам, туркам, самим ведомо, что у нас по сю пору никто наших зипунов даром не захватывал. Пусть он, турецкий царь, возьмёт теперь Азов-город приступом, возьмёт не своим царским величием и разумом, а теми великими турецкими силами да хитростями наемных людей немецких, небольшая честь в том будет для имени царя турецкого. Не изведет он тем казачьего прозвища, не опустеет Дон от казачества. На отмщение наше будут все с Дона молодцы. Пашам вашим от них за море бежать! А если отсидимся от вашей осады в Азове-городе, отобьёмся от великих его сил, со своими силами малыми, посрамление будет ему, царю вашему, вечное. — Атаман поправил, будто невзначай, саблю на боку, оглядел внимательно слушающих его казаков и снова набрал в грудь воздуха: — Сказал он сам про себя, будто он выше земных царей. А мы — люди Божии, вся надежда у нас на Бога, и на Матерь Божию Богородицу, и на святых угодников да на свою братию — товарищей, которые у нас по Дону в городках живут. Станем с ним, царем турецким, биться, что с худым свинопасом! Мы, казачество вольное, покупаем смерть вместо живота. Где стоят сейчас силы многие, там полягут трупы многие! Равным он, собака смрадная, ваш турецкий царь, почитает себя Богу небесному. Понадеялся он на своё богатство великое, но тленное. Вознес его сатана, отец его, гордостью до небес, зато сбросит Бог его в бездну навеки. Нашими слабыми руками казачьими посрамление ему, царю, будет вечное. Давно у нас, в полях наших летаю-чи, вас поджидаючи, клекочут орлы сизые, каркают вороны чёрные, лают у нас подле Дона лисицы рыжие, ждут все они трупов ваших басурманских. Накормили вы их головами вашими, как брали мы Азов, а теперь опять им хочется плоти вашей; накормим вами их уж досыта. Кормит нас, молодцев, небесный царь в степи своею милостью, зверем диким да морскою рыбою. Питаемся словно птицы небесные: не сеем, не пашем, не сбираем в житницы. Так питаемся подле моря Синего. А серебро и золото за морем у вас находим. А жён себе красных, любых, выбираючи, от вас же уводим. А мы у вас взяли Азов-город по своей казачьей воле, а не по государеву повелению, ради казачьих зипунов своих и за ваши лютые помыслы. Вы же нас призываете служить ему, царю турецкому. А мы именуемся по крещению христианами православными. Как же можем служить царю неверному! Разве что служить ему пищалями казачьими да саблями острыми. Предки ваши, басурманы, что с Царьградом устроили — захватили его у нас! Убили в нем государя-царя храброго, Константина благоверного. Побили христиан в нём тысячи, многое множество. Обагрили кровью нашею христианскою все пороги церковные, до конца искоренили вы там веру христианскую! Так бы и нам с вами поступить нынче по примеру вашему! Взять бы тот Царьград приступом из рук ваших, Убить бы в нем так же вашего Ибрагима, царя турецкого, и всех вас, басурман. Пролить бы так же вашу кровь басурманскую нечистую. А теперь нам и говорить больше с вами нечего. Христианин побожится в душе своей, да на той правде и век стоит. А ваш брат-басурман божится по вере басурманской, а верить вашему брату-собаке нельзя, обманет! Кому-то из нас поможет Бог? Потерять вам под Азовом своих турецких голов многие тысячи, а не взять вам его из рук наших казачьих до веку![31]
