В стороне, без стекла не увидишь, собирались конные толпы одетых вразнобой черкесов и татар. Эти, как и казаки, не признавали одного стиля в одежде и в оружии. Разноцветные зипуны и халаты подпоясаны такими же яркими кушаками. Из-за них наверняка выглядывают пистолеты. Были и ружья, но далеко не у всех. А больше копья и луки.

Добрая половина татар уже носилась на лошадях, дико визжа. Даже отсюда со стен их вопли слегка раздражали.

— И чего орать? — Борзята отпрянул от стены. — На лошадях, что ли, на стену полезут?

— Это они чтоб нам страшнее было, — усмехнулся Космята.

— Не дождутся. — Валуй оглядел мужиков, выстроившихся поверху стены, за башней. В его сотню добавили десятка полтра валуйских, что с ним пришли. Ну и Пахом со своими тоже тут. Сам позади топчется. Тоже на турок изучающее поглядывает. Валуй уже привык, что Лешик, по собственному решению, всегда рядом с ним. Приглядывает, как за малым. Ещё с той поры повелось, когда Валуй спас Пахома во время одной из схваток за Азов, вовремя отведя слепой удар татарина. Тогда Пахом со своими джанийцами попросился первести его в сотню, в которую входил и десяток Лукина, дав себе зарок оберегать парня. По первости Лукин-старший чувствовал какие-то неудобства из-за этого. Смущала такая навязчивая опека. Потом прошло. Преданный, умелый и отважный боец рядом никогда лишним не будет. Хоть и не сразу, но это Валуй понял. Уже и не по разу жизнь друг другу спасали. Так что нехай приглядывает. Целей будем.

Больше всего он переживал за мужиков. Хоть и побывали в переделке, но как-то оно в настоящей войне покажется? Обстрелянности маловато покуда. Как пойдёт турок лавиной — справятся ли? Отобьются? Ну и что, что он поставил коман-дровать ими прожженого джанийца Герасима с сыном. Вдвоём он за каждым не углядят. Да и Сусар, сынок его, уже оклемавшийся после того висения на столбе, когда с него часть шкуры содрали, ещё тот рыскарь, за самим смотреть надобно. Все лезет поперёк батьки, намереваясь ворогу за свои мытарства отмстить. Герасим, конечно, за сыном поглядывает, но и у него не пять глаз на затылке. Подумав, Валуй подозвал Пахома. Тот склонил голову, ожидая распоряжений:

— Надо бы всяко-разно прорядить мужиков казаками. Встать промеж них, чтобы белгородцы и прочие валуйчане кучей не бились. Сделаешь?

Пахом согласно хмыкнул:

— Здраво мыслишь, атаман. Поставлю свой десяток и Лапотного, хватит?

— Вполне.

У дальней башни показался широко шагающий по гарже — земляной насыпи, поднятой кое-где с нашей стороны, Иван Косой. Завидев Валуя, махнул рукой, зазывая к себе, а сам остановился.

Валуй побежал, придерживая саблю.

— Идём, я за тобой пришёл. — Развернувшись, Иван двинулся обратно, на ходу поворачиваясь к отстающему Валую. — Турки парламентеров к нам отрядили — послушаем, что говорить будут. Осип всех атаманов перед Андреевскими воротами собирает. Там их принимать будем.

— Послухаем. Сдаться, поди, предложат.

— Это наверняка.

Два атамана решительными шагами миновали Азовскую стену, ступени, уложенные прямо на насыпь, заскрипели под их ногами не в лад. Вышли на городскую улицу. За поворотом показалась небольшая площадь, полностью забитая спинами в зипунах. Бесцеремонно растолкав товарищей, выбрались в первый ряд. На площади уже возвышался стул с высокой спинкой, принесенный из штаба. На нем восседал Осип, с прищуром разглядывающий народ. По бокам толпились десятка два атаманов и знатных казаков, среди которых Валуй углядел Трофима, вытягивающего тонкую шею, за которую его и прозвали Лебяжья Шея, Каторжного, Старого, Черкашенина, запорожского атамана и многих других знакомцев. У стен собралось ещё около сотни азовцев и их жёнок. Углядев в толпе Василька и Красаву, Валуй махнул рукой. Они начали пробираться к брату. Кто-то ткнул кулаком в бок. Скосив глаз, Валуй углядел братца — Борзяту. Близнец ухмылялся.

— О, а ты откель?

— Без меня хотел парламентро…, парталем… тьфу, ты, не выговоришь, турок слушать?

— Разве без тебя у нас что-то может случиться? — хмыкнул Валуй.

— А где Космята? — поинтересовалась Красава, едва добравшись до брата.

— На месте, где ему быть.

— А ты, Василёк, чего не на стене?

— А меня Каторжный отправил низовым помогать. Обидно. — Он по-детски шмыгнул и отвернулся.

— Раз послал, значит, так и надоть. Успеешь, ещё навоюешься. — Валуй легонько постучал по плечу брата. И тут же завертел головой, пытаясь высмотреть в толпе девушку.

— Марфу ищешь? — Борзята склонился к самому уху брата.

Лукин-старший смущённо потёр нос. "Да чё, перед родным человеком, знающим его лучше самого, лукавить?" Еле заметно кивнул.

Я тоже Варю искал. Нет их, похоже, не добрались до площади. Но, — уже не опасаясь быть услышанным, поскольку толпа шумела не шуточно, он чуть добавил голоса. — Знаю точно. Они за нашей сотней закреплены. Низовыми.

Валуй вздохнул, не зная, радоваться ему или огорчаться. Рядом со стенами — страшно. Хотя, если подумать, нет в городе такого местечка, где можно в безопасности пересидеть осаду, под пулями да под ядрами. Всем достанется. А вообще, интересно, как она после вчерашнего, отошла или всё обижается? А чего обижаться? Все правильно он сказал. Кака любовь на войне? Или неправильно? Валуй, боясь признаться себе, что совершил ошибку, отгонял сомнения, чуть ли не размахивая руками, как комаров. Правда, помогало слабо. На миг позабыв, где находится, он задумался. И так неверное, и по-другому плохо. С одной стороны казачий обычай не велит, с другой стороны — сердце-то не железное. Трепещет, требует. Грусть насылает, а она сейчас совсем ни к чему. Перед боем-то. И что делать? Через минуту, отчаявшись прийти к какому-то мнению, он мысленно психанул: "А ну их, баб этих! Война на дворе, а они всяко-разно со своей любовью". И всё-таки червячок сомнения, поселившийся в душе, раздавить полностью так и не удалось, как ни старался.

В этот момент толпа охнула, лёгкий шум пробежал по рядам, словно крепкий ветерок качнул верхушки деревьев. Многие выставили головы, стараясь усмотреть, что там, у раскрытых ворот? Получалось не у всех. Те, которые сумели, разглядели двигающихся в их сторону богато разодетых турок. Возглавлял янычарский полковник. Важно сжимая саблю на поясе, он надменно оглядывал казаков.

Приблизившись к серьёзному Осипу, полковник остановился. Выставив одну ногу вперёд, оглянулся на почтительно замершего рядом толмача — грека с хитрой физиономией и в круглой шапочке, прижимающей густую растительность на голове. С шапки свисала верёвочка, украшенная блестящим камешком на конце. Достав из кармана широченных штанов сверток плотной бумаги, украшенной вензелем[29] и сургучной султанской печатью, заботливо потёр о рукав, снимая невидимую пыль. Сорвав печать, развернул. Опустив голову, пристально оглядев притихшую толпу, похоже, дожидаясь полной тишины. И, не дождавшись, зашевелил губами:

— Я принёс вам послание от солнцеликого султана, царя всех подлунных земель, четырёх пашей и хана крымского. — Он внимательно оглядел лица равнодушно внимающих ему донцов и, не обнаружив должного, по его мнению, почтения, нахмурился.

Толмач, закончивший переводить, осуждающе качнул камушком на конце веревочки и тоже поджал губы. В полной тишине несколько казаков громко хмыкнули, а Осип еле сдержал улыбку — не время зубоскалить, надо дослушать.

— О люди божии, слуги царя небесного, никем по пустыням не руководимые, никем не посланные! — продолжили полковник и толмач на пару. — Как орлы парящие, без страха вы по воздуху летаете; как львы свирепые, по пустыням блуждая, рыкаете! Казачество донское и волжское свирепое! Соседи наши ближние! Нравом непостоянные, лукавые! Кому вы наносите обиды великие, страшные грубости? Наступили вы на такую десницу высокую, на царя турецкого! Не впрямь же вы ещё на Руси богатыри святорусские? Куда сможете теперь бежать от руки его? Прогневали вы его величество султана Мурата, царя турецкого. Великий султан Ибрагим за то на вас тоже сердится. Убили вы у него слугу его верного, посла турецкого Фому Кантакузина, перебили вы всех армян и греков, что были с ним. А он послан был к государю вашему. Да вы же взяли у него, султана, любимую его царскую вотчину, славный и красный Аздак-город. Напали вы на него, как волки голодные, не пощадили в нем из пола мужеского ни старого, ни малого и детей убили всех до единого. И тем снискали вы себе имя зверей лютых. Через тот разбой свой отделили вы государя царя турецкого от всей его орды крымской Азовом-городом. А та крымская орда — оборона его на все стороны. Второе: отняли вы у него пристань корабельную. Затворили вы тем Азовом-городом всё море синее, не дали проходу по морю судам и кораблям ни в какое царство, в поморские города. Чего ж вы, совершив такую дерзость лютую, своего конца здесь дожидаетесь? Очистите нашу вотчину Аздак-город за ночь не мешкая! Что есть у вас там вашего серебра и золота, то без страха понесите из Аздака-города вон с собою в городки свои казачьи к своим товарищам. И при отходе вашем никак не тронем вас. Если же только вы из Аздака-города в эту ночь не выйдете, то не сможете остаться у нас назавтра живыми. Кто вас, злодеи и убийцы, сможет укрыть или заслонить от руки столь сильной царя восточного, турецкого, и от столь великих, страшных и непобедимых сил его? Кто устоит пред ним? Нет никого на свете равного ему или подобного величием и силами! Одному повинуется он лишь Богу небесному. Лишь он один — верный страж Гроба Божия! По воле своей избрал Бог его единого среди всех царей на свете. Так спасайте же ночью жизнь свою! Не умрете тогда от руки его, царя турецкого, смертью лютою. По своей воле он, великий государь восточный, турецкий царь, никогда не был убийцею для вашего брата, вора, казака-разбойника. Лишь тогда ему, царю, честь достойная, как победить какого царя великого, равного ему честью, — а ваша не дорога ему кровь разбойничья. А если уж пересидите эту ночь в Аздаке-городе, вопреки словам царевым, столь милостивым, вопреки его увещанию, возьмем завтра город Аздак и вас в нём захватим, воров и разбойников, как птиц в руки свои. Отдадим вас, воров, на муки лютые и грозные. Раздробим тела ваши на крошки мелкие. Хотя бы сидело вас, воров, там и 40 000, — ведь с нами, пашами, прислано силы больше 30 0000! Столько и волос нет на головах ваших, сколько силы турецкой под Аздаком-городом. — Тут полковник сбился.