Тимофей качнулся:
— Хороший город, чистый, опрятный. Там голова за порядком знатно следит.
— А татары как, не нападают?
— Последнее время притихли. Вот как вы Азов взяли, так и перестали ходить. Так иногда небольшие шайки к Черте подбираются. Но на них казаки и черкасы быстро управу находят. Спокойней намного стало.
— Ага, — подхватил Афоня, улыбаясь, — нынче на Черте не то, что раньше…
Степанков слушал внимательно. Чувствовал, как оттаивает душа, как хочется вернуться домой, повидать родных. Вслушиваясь в простые рассказы парней, он снова представлял пыльные улочки родного городка, беленые хаты, кирпичные казармы на окраине, где бегал с мальчишками. Он сглотнул комок, подступивший к горлу, кулак сжался до белизны: "Как турка спровадим, первым делом беру своих — и на Родину. А там видно будет".
Разошлись нескоро. Уже сумерки накрыли горячий Азов прохладной тканью, когда Степанков засобирался домой. "Эх, Красава ворчать будет".
Четыре с половиной лета назад
Уставший атаман опустился на перекрытие в носу струга. Туман крепчал, ветер, словно утомившись, затих. Парус обессиленно обнял мачту. Утренняя прохлада пробиралась сквозь толстую ткань зипуна, и Иван Косой поёжился. "Сколько-то ещё ждать? Только бы не ошибиться с направлением. — Он оглянулся на придремавших казаков. Муратко — приземистый здоровяк, солидный, просто так слово не бросит, во сне откинул руку и тут же, не просыпаясь, ухватил рукоятку пистолета, выглядывающую из-за пояса. — Не, не должон; Искры небесные[16] не омманут. — Скинув шапку, он прислушался. — Тихо. Может, якорь кинуть, а то унесет течением, горсть вшей ему за шиворот".
Косой поднялся. Дежурный казак тоже подхватился, улавливая взгляд здорового глаза Ивана. Тот махнул рукой, другой сталкивая обмотанный веревкой крупный камень: "Смотри лучше, сам справлюсь". Вода булькнула, принимая булыжник, струг остановился, разворачиваясь по слабому течению. Атаман поднял руку, призывая взгляды дежурных на соседних лодках. Его увидели, и вскоре с бортов полетели в воду ещё два якоря.
Двухмачтовая каторга выплыла из тумана, когда солнце начало рядить его, а оживший ветерок разбивал молочную завесу на отдельные островки. Остроносая, хищная, на кончике центральной мачты закреплён зелёный стяг, лениво подрагивающий "ласточкиным хвостом", на нём различим белый кривой полумесяц[17]. Каторга нацелилась на левый борт струга, будто морской змей, мечтающий проглотить донцов.
Рулевые толкнули в плечо ближайших рыскарей. Те, подскочив, будто и не спали, стукнули товарищей. Пару мгновений, и казаки, молчком протирая глаза, попрыгали на вёсла. Свободные от гребли, без суеты разобрали щиты. Паруса в тот же миг скинули вниз — при боковом ветре они будут только мешать. Казацкие лодки быстро выстроились дугой, словно сетью охватывая каторгу. Место в середине занял струг Ивана Косого.
— Шибче, шибче гребите! — Иван выпрямился во весь рост на носу. В металлической серьге, украшенной крестиком внутри полукруга, что свисала с левой мочки[18], блеснул первый луч, пробравшийся через туман. Одна рука лежала на сабле, вторая сжимала пистолет за поясом. Ему прыгать на галеру в числе первых, как атаману.
Казаки выхватили из-под сидений кошки на веревках, крюки, багры уперлись торцами в дно. Шепелявый, как многие низовые казаки, Сёмка Загоруй — высокий, сутулый, вытянул из-под лавки завернутую в толстую холстину гранату — ядро с фитилём. Проверив, сух ли шнурок, разложил перед собой бруски кремня. Размашистый крест лёг на выглядывающую в разрез кафтана волосатую грудь: только бы кресало не подвело. Случалось, в самые последние секунды, когда смерть приближалась на стремительных крыльях, дрожала рука неопытного донца, и фитиль не загорался. Тогда амба. Потому гранаты поручали самым опытным бойцам, таким как Сёмка Загоруй.
Сосредоточенные лица рыскарей мягко освещались рассветным солнцем. Деловитые движения, напряжённые, слегка прищуренные взгляды — охотники обнаружили законную добычу. И теперь ей не уйти.
На каторге тоже заметили приближающиеся лодки. Подкрасться втай[19] не получилось, но донцы на это и не рассчитывали.
На корабле разгорался сполох. Турки в разноцветных чалмах заметались по палубе, будто мураши в растревоженном муравейнике. Разлетелись над водой гортанные крики. Команды звучали с частотой барабанной дроби. В утреннем звонком воздухе затрещали, засвистели кнуты, опускающиеся на согнутые у вёсел спины невольников. Высокое судно, раза в три выше струга, резко поменяло галс. Развернувшись почти на полный угол, прибавило ходу, намереваясь уйти от казачьего лиха. Но османы уже и сами понимали — не успевают. Струги рывками приближались к каторге.
Оставалось саженей пятьдесят, когда корабль вздрогнул всем мощным телом, а его борта покрылись дымными облачками. Через мгновение грохот четырёх пушек согнал чайку, пристроившуюся на верхушке турецкой мачты. Ядра раскидали снопы брызг, не долетев до стругов. Казаки изо всех сил вдарили выгнувшимися вёслами по волнам. Лодки словно выпрыгнули из воды. Пока сближались, поднявшийся слабый ветер окончательно раскидал остатки тумана, и казаки отчётливо увидели на палубе турецкие чалмы, белые, как снег, и красные фески[20], скопившиеся у борта.
Следующий залп пролетел над головами казаков. Один снаряд чуть не сбил шапку на голове Косого. Он моргнул, но голову не опустил. Муратко Тепцов сердито заворчал: "Мог бы и пригнуться, а то до напуска без атамана останемся". Косой не отреагировал.
Казаки спешно подняли дубовые щиты: сейчас начнут палить. И тут же вдарили турецкие самопалы. Кто-то из донцов, не успев спрятаться под защиту, застонав, ничком повалился на дно. Остальные только крепче сжали крюки и сабли. Ещё десяток ударов вёслами, и Сёмка Загоруй, потеснив атамана на носу, раскрутил широкими махами кошку. И с первого же раза ловко кинул её на борт каторги. Почти тут же полетели концы с других стругов, казацкие лодки прижимались бортами к просмоленным доскам корабля, будто соскучившиеся по ласке щенки к суке.
Затрещали весла, невольники на нижней палубе не успели или не захотели их убрать. Оказавшись в "мёртвой зоне", где турки не видели донцов, Сёмка со второго удара кремня запалил фитиль. С соседней лодки на палубу уже летела граната.
Взрыв, дым, вопли! Откинувшись назад, Загоруй зашвырнул свой снаряд.
Казаки спешно складывали из щитов лестницу. Первые рыскари прыжками взбирались друг другу на плечи. Удержав равновесие, замирали, чтобы в следующий момент сигануть на борт. Атаман уже топтал сапогами крепкие плечи Муратко, покачиваясь, как канатоходец. Дымом и языками пламени дыхнул с палубы взрыв "своей" гранаты. Косой, оттолкнувшись от твёрдых плеч товарища, подпрыгнул. Тепцов мужественно сдержал матерок, готовый сорваться с губ. Сапоги атамана с каблуками, синяки точно останутся. Ухватившись руками за борт, Иван подтянулся. Турки быстро оправились от взрывов, уцелевшие выхватывали кривые сабли и ятаганы — длинные ножи с хищным изгибом. Первые верёвки, срубленные гурками, упали в воду.
— Врёсь, туресина. — Раскрутив вторую кошку, Сёмка рывком забросил её наверх: лодка для удобства чуть отошла от борта, и край каторги висел над головой. — Всё равно наса возьмёт.
Дернул конец, вроде держится. Ухватившись за него двумя руками, упёрся сапогами в доски борта и в три движения взобрался на палубу. Закинув ногу на край, выглянул из-за крайних досок. Увидев выпученные глаза турка и занесенный над ним ятаган, только и успел, что сигануть ласточкой вперёд, врезаясь головой в красную от напряжения физиономию врага. Раздался хруст кости, то ли своей, то ли турка, и Сёмка, подминая врага под собой, повалился на палубу. Краем глаза успел заметить, как следом запрыгнул Муратко.
