В толстовских экранизациях сниматься Ильинскому не удалось. Когда Эльдар Александрович предложил ему сыграть Кутузова в «Гусарской балладе», артист хотел отказаться, пошутив: «Вот если бы сыграть Кутузова в «Войне и мире»…»

Драматургия Толстого тоже долго миновала его многогранную актёрскую деятельность. Лишь в 1956 году Игорю Владимировичу посчастливилось сыграть заметную роль в трагедии «Власть тьмы». Теперь же, спустя 22 года, планида подготовила артисту встречу непосредственно с классиком русской и мировой литературы: появилась пьеса молдавского драматурга Иона Друцэ про самого Толстого, и будет первый спектакль о писателе.

Да полно — будет ли? Стоит ли за него браться? Тут большие риски. В произведении Друцэ трудно увидеть пьесу. Впечатление, будто это обычная проза, расписанная на монологи и диалоги. Современные зрители предпочитают разговорам более оживлённые зрелища. Сюжет заострён на бегстве Льва Николаевича от жены, Софьи Андреевны, и других родичей, затеявших борьбу вокруг завещания и наследства. Ещё неизвестно, было это на самом деле или является плодом фантазии драматурга.

Загадочно само название, представляющее собой парафраз начальных слов книги Екклесиаста: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги своя» (Еккл. 1:4–6). То есть это выражение означает повторяемость, тщету всего сущего. Только из книги проповедника глагол «возвращается» перешёл в название пьесы как существительное «возвращение». Откуда и куда тут возвращение? Из живой жизни в мир иной? К содержанию пьесы такой смысл не подходит. В ней Толстой решает проблему, как подчинить собственную жизнь моральным принципам, которые он провозглашал, ставшие основой его философии.

Как и «Власть тьмы», «Возвращение» ставил Борис Иванович Равенских. С 1970 по 1976 год он был главным режиссёром Малого театра. Позже из-за «междоусобных войн», по словам Эдуарда Кочергина, стоптанный царёвской камарильей, этот статус потерял, стал очередным. Человек не без странностей, грубоватый (его кабинет сотрудники прозвали «храмом хама»), Борис Иванович обладал букетом ценнейших для режиссёра качеств, в частности он доходчиво умел объяснить актёрам их задачу.

Равенских и Ильинский понимали, насколько трудно донести до зрителей столь серьёзное содержание. Иной раз у артиста опускались руки, он пробовал отказаться. Обращался к режиссёру:

— Пощадите меня — я не в состоянии поднять эту роль. Она мне не по силам.

— Мне она тоже не по силам, и Друцэ не по силам, — отвечал никогда не терявший оптимизма Борис Иванович. — Успокойтесь.

— Отпустите меня! Не могу я это играть!

Равенских не сдавался:

— Можете! Вот вы сейчас репетируете без бороды, и то я вижу, что передо мной стоит Лев Николаевич. Ну, почему вы так нервничаете?!

Но вот Толстой вышел на сцену — и всё стало на свои места. Отовсюду доносилось: спектакль потрясает.

Это был спектакль Ильинского, шедший с триумфом.

На одном из обсуждений сам Игорь Владимирович так объяснил природу своего успеха: «Я сказал правду, что мне помогла в этой работе страстная и непоколебимая любовь к Толстому. Это мне помогло, потому что я с пятилетнего возраста и до сих пор люблю Толстого, и некоторые его мысли сидят во мне, как влитые. И надо было только думать, чтобы не сделать из Толстого какого-то наставника, учителя нравственности, чтобы не сделать его слишком хитрым»^{135}.

На худсовете спектакль принимали со скрипом. Хулители утверждали, что здесь пропагандируются худшие стороны толстовского учения, апология индивидуализма, сильны религиозные мотивы, партия этого не одобряет. Сторонники говорили, что спектакль о таинстве человеческой жизни, её ценности, зрители станут свидетелями искренней исповеди великого русского писателя, здесь важна воспитательная составляющая…

Голоса «за» и «против» разделились примерно поровну. Теперь многое зависело от директора театра Царёва. Автор пьесы попросил его чётко выразить свою позицию. В кабинете повисла напряжённая тишина. Чувствовалось, в душе Михаила Ивановича происходит нелёгкая борьба, поединок художника с чиновником, избегающим негативных последствий.

После длительной паузы Царёв произнёс:

— Я — за…

Создатели спектакля вздохнули с облегчением. Теперь дело было за зрителями.

«Я с испугом ожидал появления актёра, боясь, что на сцене предстанет Ильинский, приклеенный к бороде, — написал в своей книге Эльдар Рязанов. — Но этого не случилось. В спектакле действовал Толстой, в подлинность которого я поверил безоговорочно. Он был прост, скромен, лукав, в чём-то наивен и при этом невероятно значителен. Горести последнего периода жизни Льва Николаевича были переданы артистом тонко, убедительно, выразительно. Удивительная удача на таком чудовищно трудном материале!»^{136}

Да, это была безоговорочная удача театра, оптимальный результат усилий драматурга, постановщика, актёров. Игорю Владимировичу удалось показать душевные терзания человека, живущего в богатой, развращённой, по его словам, среде и долгое время не находящего в себе силы порвать с ней, выйти из неё. Для артиста тут имеется опасность скатиться в элементарное кокетство, тогда все потуги его персонажа покажутся фальшивыми и, как следствие, оставят зрителей равнодушными. Уж сколько вокруг примеров, когда слова о благих намерениях оказывались ширмой, скрывающей истинное лицо демагога.

Ильинский эту опасность преодолел. Его Толстой страдает, мучается из-за разногласий с близкими. Ему хочется не обидеть их ненароком и в то же время не отступить от своих убеждений, которые готов защищать перед любым человеком. Неважно, вернее, одинаково важно, о чём идёт речь: о вещах глобальных — взгляды на революцию — или локальных — подготовка завещания.

С годами Лев Николаевич устал от такой борьбы, ему хочется одиночества. Это для всего мира он классик, духовный наставник. А для семьи — вздорный, порой раздражительный старик, замучивший всех своими причудами.

По школьной программе хорошо известна его ленинская характеристика: «Какая глыба, а? Какой матёрый человечище!». Ильинскому не хотелось подчёркивать «матёрость», предпочёл сделать упор на человечности. Поэтому в его поведении сквозят лукавство, ирония. Есть и комические штрихи: например, эпизод, когда писатель ест опостылевшую овсяную кашу…

Спектакль «Возвращение на круги своя» шёл два года с неизменным успехом. У каждого спектакля своя жизнь. За долгое время случаются разные «внештатные ситуации», порой неприятные. Однажды такое случилось на «Возвращении» во время гастролей в Ленинграде.

В третьем действии Толстой рассказывает домочадцам, что ходил выразить сочувствие крестьянину, у которого случилось горе — пала лошадь. Сын писателя Лев Львович осуждает отца за излишнюю чувствительность, высокомерно отзывается о крестьянах, говорит: «Русский мужик — трус». В это время какой-то сидевший в ложе явно подвыпивший зритель закричал: «Нет, русский мужик не трус!»

В зале ропот, зрители зашушукались, артисты растерялись — как реагировать. Благо, Игорь Владимирович взял бразды правления в свои руки. После минутной паузы он вышел на авансцену и, повернувшись в сторону нарушителя спокойствия, сказал текст Толстого, который должен был звучать позже: «Сегодня России, как никогда, нужна религия. Потому что без религии в России на сотню лет наступит царство денег, водки и разврата». При этих словах возмутитель спокойствия, хлопнув дверью, вышел изложи, и спектакль продолжился.

Позже выяснилось, что вальяжный крикун был секретарем ленинградского обкома. В результате его усилий «Возвращение на круги своя» в тот приезд больше не показывали, заодно отменили и сольные концерты Ильинского.