Гарин играл в соответствии с пожеланиями автора, и, по общему признанию, это была лучшая роль спектакля, который шёл чуть ли не каждый день. После одного из представлений зрители подарили Эрасту Павловичу плюшевого медвежонка, у которого на цепочке висела медная табличка с надписью: «Ты оживил меня и сотворил чудо».
Затем новая полоса удач продолжилась: через 30 лет после нашумевшей постановки «Мандата» у Мейерхольда у Локшиной и Гарина появилась возможность реконструировать этот спектакль в Театре-студии киноактёра.
Комедия Николая Эрдмана выдержала испытание временем. И всё же второй «Мандат» не мог быть полным повторением спектакля 1925 года. Жизнь вынуждала внести коррективы. Ушли в область предания многие старые типажи. Но вот мещане, пусть и повесившие «новую вывеску», попадаются, будь они неладны. Тут уже вторая половина третьего акта заставит сегодняшних зрителей насторожиться.
Чем руководствовались постановщики, думая об оформлении спектакля? В статье «Второй «Мандат» Гарин писал:
«а) Последние полтора десятилетия мы приучали зрителя признавать декорации хорошими только тогда, когда они конкурировали с подлинной природой, показываемой в кино.
б) Французы и англичане, гостившие у нас в Москве, показали условные декорации, бытовавшие на наших театрах ещё в 20-х годах.
в) Полное восстановление декорации спектакля 25-го года увлекло бы театр на задачи историко-театральные».
И тут же делал вывод:
«Итак — не пассивный натуралистический фон, не прихоти произвольной условности, не историко-театральные задачи.
Нужны: опять тот самый «простой» фон, площадка для показа игры с признаками конкретного быта и аксессуарами того времени»{104}.
Художники Людмила Демидова и Виктор Шестаков справились с заданием постановщиков.
Главной проблемой при подготовке спектакля была и оставалась актёрская. Постановщики намеревались сохранить, не повторяя буквально, остроту характеристик и чёткость актёрских задач, которые были в спектакле 1925 года. Они считали, что игра в сатирической комедии требует безусловной интеллектуальности, обострённого чувства такта, безукоризненной дикционной чёткости.
На сцену вышли несколько актёров из первого, ГосТиМовского, состава исполнителей. Это Михаил Мухин (Сметанич), Сергей Мартинсон (Валерьян), Наталья Серебрянникова (мать Гулячкина) и сам Эраст Гарин. Бывший мейерхольдовец Алексей Кельберер играл две роли — Олимпа Валериановича и Валериана Олимповича Сметаничей.
Автор пьесы не остался равнодушным к постановке. Эрдман охотно брался освежить некоторые репризы, предлагал постановщикам кое-где изменить текст. Например, в 16-м явлении Валериан Олимпович спрашивает Варвару: «А вы часто бываете в кинематографе?» Эрдман предлагает дополнить: «За последнее время, Варвара Сергеевна, я очень серьёзно увлёкся искусством — почти каждую неделю хожу в кино[шку]. А вы часто ходите?» Чуть выше был фрагмент, где Валериан Олимпович спрашивал её же: «А вот вы обратили внимание, мадемуазель, что сделала советская власть с искусством?» Чтобы не возникло проблем с цензурой, драматург пишет новый кусочек диалога:
«— А вот вы обратили внимание, мадемуазель, что сделала советская власть с женщиной?
— Ах, извиняюсь, не заметила. А что же она с ней сделала?
— Я бы сказал, что сейчас образованная женщина ничем не отличается от образованного мужчины.
— Это только по стрижке, Валериан Олимпович, а по фигуре (иногда) всё-таки ещё можно разобраться»{105}.
Спектакль прошёл 70 раз с неизменным аншлагом. Иногда на аплодисменты зрителей выходил и Эрдман. Позже Николай Робертович и Эраст Павлович «пересеклись» на фильме «Необыкновенный город», сценарий которого Эрдман написал в соавторстве с цирковым режиссёром Николаем Зиновьевым. Идея фильма возникла благодаря существованию Уголка Дурова — на экране он трансформировался в целый город зверей, где животные ведут себя подобно людям: учатся, работают, ходят по магазинам, катаются на мотоциклах… Благодаря сценарию этот детский фильм получился очень весёлым. В прологе Гарин сыграл три роли — снабженца Пал Палыча, чиновника Крутикова, который просит достать ему садовый шланг, и… секретаршу Крутикова. Да, да, женщину — жеманную, с пышной причёской, серьгами в ушах.
С годами у Гарина сформировались определённые вкусовые пристрастия, обозначился круг духовно близких лиц. В первую очередь к таковым относились драматурги Евгений Шварц и Николай Эрдман. Для Эраста Павловича тот и другой являлись своего рода талисманами — с ними связаны все его удачи, в частности последние два спектакля. Если бы участвовать в общей с этими мастерами работе! Казалось, об этом можно только мечтать. Но именно это произошло в 1963 году.
Обстоятельства для возникновения подобного альянса были не самыми благоприятными. В 1956 году Шварц начал писать сценарий для создательницы «Золушки», режиссёра Надежды Кошеверовой. До своей кончины в январе 1958 года Евгений Львович успел сочинить около сорока машинописных страниц, примерно треть сценария. После смерти драматурга студия «Ленфильм» просила Эрдмана дописать сценарий, что тот и сделал.
Шварц писал сказку по мотивам своего же «Голого короля». Просто экранизировать эту пьесу нереально — уж слишком там сильны антидиктаторские мотивы. Поэтому писал более безобидный вариант, назвал будущий сценарий «Два друга, или Раз, два, три!..». В окончательном же варианте он назывался «Каин XVIII». Так он и вышел на экраны.
Как ни странно, при жизни Евгения Шварца была сделана лишь одна картина по его сценарию — «Золушка». После смерти знаменитого сказочника вышла экранизация его пьесы «Марья-искусница». «Каин XVIII» стал его третьим фильмом.
Несмотря на то что оба любимца Гарина были выдающимися комедиографами, природа их юмора была различна. В общих чертах можно сказать, Евгений Львович тяготел к иронии, Николай Робертович — к сатире. Первый был тоньше и деликатнее, второй — резче и боевитее. Специфика каждого «соавтора» отразилась в сценарии, в котором линии «любовно-лирическая» и «антимилитаристки-антифашистская» сочетались не всегда гармонично. Но это не сильно отразилось на качестве замечательного фильма, в котором Гарин сыграл заглавную роль.
