Юноша как-то по-детски всхлипнул.

— Все равно сожгут. Потому что я отпустил ее. Устроил побег. А она колдунья, хоть совсем и непохожа! А теперь прознают и меня сожгут. Так лучше повеситься, чем гореть. Раз и все. — Он с тоской взглянул на покачивающуюся петлю.

Неожиданно с юношей произошли разительные перемены. Плаксивое выражение лица сменилось надменной маской, полной подозрительности.

— А кто вы такие?! Почему, завидев меня, не переквадратились и не пали ниц?

— Чего ради? Кто ты такой?

— Ни фига себе! Еретики антикоммунистические! Двое!

— Это папик. — Сообщила Чёртовушка.

— Священнослужитель? — Не поверил я.

— Он самый.

— Да! И еще комсомолец. Недавно вступил. Такие перспективы открывались! А теперь… — Панкообразный священник начал было вновь сникать, но тут же воспрянул духом. — Ничего, вот сожгу вас, злостных еретиков, и меня наградят, а про то, что я помог бежать ведьме может никто и не догадается. Чего стали? Живо дрова собирать!

— Какие дрова? Зачем?

— Как зачем?! Жечь вас буду! Или лучше препроводить вас в город и на площади спалить? — Принялся вслух размышлять недавний самоубийца. — А сначала попытать? Решено! Вы арестованы! Пройдемте.

— Во! — я показал ему фигу.

Папик побледнел. Видимо, местные священнослужители ни в чем не знали отказа. Он даже растерялся. Не поверил. Наверное, решил, что ему все померещилось.

— Живо в повозку! — Повторил он приказ.

Но что мой кукиш? По сравнению с тем, что произошло дальше. В дело вступила Лялечка.

— А такое ты видел?

Готов биться об заклад, что нет. Потерявший самообладание от безобидной фиги, папик не мог видеть ничего подобного.

Чёртовушка сотворила такую комбинацию неприличных отрицательных жестов, плавно переходящих один в другой, что даже мне стало стыдно. А папик вновь рухнул в обморок.

— Ну, что, давай подвесим его? Все равно он собирался. — Предложила Лялечка. — Очухается, а желание исполнилось.

— Нет.

— Почему?

Чёртовушка искренне удивилась.

— Нехорошо это.

— Так он же сжечь нас хотел!

— Все равно, не по-людски.

— Между прочим, половина из нас совсем не люди, а даже наоборот.

— Но другая половина категорически против.

— Пожалеешь ведь потом. Знаешь какие папики вредные?

— Все может быть. Только не могу я, вот, так. Он же совсем беспомощен. И пока не сделал нам ничего плохого.

— Потом поздно будет.

Пока мы спорили, священник (если этот эпитет уместен применительно к данному чуду природы) пришел в чувства. Он резко вскочил на ноги. Глаза переполнял испуг, праведный гнев и неимоверное изумление. Он настолько был ошарашен, что ничего членораздельного выдавить из себя не смог. Только междометия. А Лялечка, подбоченившись, молча покачивала головой, смотрела на него в упор, всем своим видом показывая, что шутить не намерена.

Почти безмолвный поединок завершился полным поражением папика. Не знаю, какая мысль посетила его, возможно он осознал, что находится в лесу, один, среди неведомых доселе незнакомцев, которые не только не выказывали должного почтения и преклонения, но и имели наглость не повиноваться. Может быть фантазия нарисовала ему страшную картину возможных последствий столь опасного общения. Как бы там не было, но юный священник проявил завидную прыть: неожиданно он рванул с поляны и в считанные секунды скрылся из вида.

Почти тут же до нас донесся странный монолог, по крайней мере, с моей точки зрения. Сначала осипший голос радостно воскликнул:

— Живой! Ура!

На что папик возбужденно ответил:

— Гони со всей прыти! Потом радоваться будешь!

— А как же моя секретность?

— Не до секретности сейчас! Гони!

— Куда гнать то?

— Назад, в город. Дело государственной важности!

На первый взгляд, ничего странного в этом разговоре не было. Вот, только там, куда ретировался папик никого кроме коровы не было. Не с ней же он говорил…

— Ну, и как ты собираешься Пахана свергать, если даже вшивого папика пожалел? — Обрушилась на меня Лялечка, как только заслышался скрип повозки. — По-людски, не по-людски… Я посмотрю, как он с тобой поступит, если попадешь в его руки. Ладно, что теперь горевать. Как говорится, первый папик — комом. Не волнуйся, их тут, как собак нерезаных. Мы еще столько разноцветных скальпов поснимаем, что при нашем упоминании будут трястись от страха все бледнолицые гуроны. Ну, что, пойдем дальше?

Чёртовушка, как ни в чем не бывало, закончила свою кровожадную речь, и мы покинули поляну.

Дорога петляла вдоль чащобы, периодически ныряла в лес и извивалась между вековыми стволами, затем вновь выходила на простор и продолжалась по кромке зарослей. Где-то через час после того как нас покинул местный священнослужитель с английскими манерами (ни фига не попрощался) мы в очередной раз вышли из леса. На этот раз — окончательно.

С небольшого холма, на вершине которого мы оказались, открывалась живописная панорама. У подножия раскинулось несколько деревушек, обрамленных распаханными полями, а чуть дальше располагался город, в центре которого выделялись два превосходящих все окружающее строения. Величественный не то храм, не то замок и вдвое меньший бревенчатый терем.

Неожиданно Лялечка обрадовалась и пошла слегка пританцовывая, почти вприпрыжку.

— Ну, и почему не спрашиваешь какой это город? Как называется и далеко ли до столицы?

— Придем, узнаю. — Ответил я своей спутнице ее же словами. — Что к тебе приставать с ерундой фиговой?

— А ты спроси!

— Зачем? Все равно не скажешь.

— А, вдруг, скажу?

— Не хочу рисковать. Опять обзываться начнешь. Скажешь, что я приставучий.

— Спроси, спроси, спроси…

— Ну, ладно, что это за город?

— Это Далдоноград! — Радостно сообщила Чёртовушка.

— Очень хорошо.

— А про столицу! Далеко ли она!

— А далеко ли от этого города до столицы?

— Это и есть столица царства Далдония! — Счастливо сообщила Лялечка. — И правит там царь Далдон. Раньше их пересчитывали: Далдон Первый, Далдон Второй, Третий, а потом сбились на фиг. И теперь все цари — просто Далдоны. Далдон умер, да здравствует Далдон!

У меня сложилось впечатление, что когда я спрашивал в прошлый раз, она понятия не имела где мы с ней находимся, и куда ведет дорога. А теперь, увидев город — узнала его и поспешила со мной поделиться.

— Что скажешь, советчица? В Далдоноград идем?

— Память у тебя, Андрюшенька, бабско-куриная. Лялечкой меня зовут. А если хочешь обращаться ко мне по должности, то не забывай добавлять главная и мудрая. Понятно?

— Понятно.

— А в город конечно пойдем. А то что получается? Шли-шли, город увидели, развернулись и назад? А на том конце дороги тоже небось какой-нибудь городишко имеется. Дойдем до него и опять развернемся? Так и будем туда-сюда ходить, пока жратва не кончится. А я когда голодная, сразу — фьють, превращусь в страшнючую зверюку. И съем тебя. Хочешь?

— Нет.

Где-то наполовину я притворился, что испугался. Но только наполовину. В смысле, притворился. На вторую половину действительно было страшновато. Все-таки Чёрт, хоть и такой симпатичный.

— Тогда пошли в Далдоноград. Проверим, чем дышат Далдоны.

И мы стали спускаться с холма.

Мои попытки разузнать что-нибудь более конкретное о городе и его обитателях кроме того что я услышал, как только Лялечка узнала место нашего пребывания, не увенчались успехом. Чёртовушка под всяческими благовидными предлогами, вплоть до заявления, что она давала подписку о неразглашении, отказывалась что-либо сообщить и хранила молчание… Имеется в виду информация. А о молчании в фонетическом смысле оставалось только мечтать. Лялечка щебетала без умолку до самого Далдонограда.