Смешно, конечно, и то и другое. Но и стоять, переминаясь с ноги на ногу, насупив брови, демонстрируя свое глубокое недовольство происходящим, тоже, наверное, не лучшее решение.

Выручила Аннушка. Сияя, она подошла со своим любимцем Чипом на руках. Бедняга еще не отошел от пережитых треволнений и дрожал мелкой дрожью, от рыжих пучков на ушах до кончиков тонких изящных лапок.

– Спасибо, господин старший лейтенант. Дай вам бог здоровья за доброту и участие и… Познакомьтесь, пожалуйста! Это сын моих бывших хозяев, их сиятельство молодой граф. Он случайно оказался поблизости и тоже восхищен вашим подвигом.

Уже и подвиг! Ну анекдот! Ну анекдот! Надо же так вляпаться! Еще назовут собачьим спасителем, пойдут сочинять всякие издевательские анекдоты. У нас народец – дай только повод!

– Аннуш! – с упреком, но и улыбаясь, произнес, глядя мне прямо в глаза, долговязый юноша в уже виденном мною новеньком рабочем комбинезоне. – Сколько раз я просил тебя не называть меня «сиятельством» и «графом»! Я покончил с прошлой жизнью, – это уже явно предназначалось для меня, – отрекся от своих родителей-эксплуататоров, даже фамилию другую принял, порвал со своим сословием и являюсь теперь полезным и равноправным членом общества, Вы живете со своей супругой в моих бывших комнатах, как сказала мне Аннуш. Так откройте, пожалуйста, шкаф, выньте из гнезда нижний ящик и под ним вы обнаружите переписанные моей рукой отрывки из «Капитала» Карла Маркса и из «Происхождения семьи, частной собственности и государства» его единомышленника и сподвижника Фридриха Энгельса. Еще тогда, в то проклятое время, я тайком изучал эти книги, рискуя ежеминутно оказаться в руках…

И тут он вдруг исчез, как фокусник в цирке. Вот только что стоял рядом и говорил вдохновенно. И испарился вроде бы на полуслове.

Что за чудо!

Я оглянулся. Из наших ворот выходил, четко печатая шаг чугунными сапожищами, майор Афанасьев. Он улыбался, скаля крепкие желтые зубы. От него разило самым дешевым в мире одеколоном. Каждое утро, вместо того чтобы умываться, он выливал на себя флакон трофейного одеколона, которого у него было припасено несколько ящиков.

– Что за шум, а драки нет? И почему это вдруг бьют в ладоши, как на выступлении рыжего в цирке? Какую такую речугу ты толкнул им, старшой?

Подполковник Гуркин отнесся ко всему происшедшему у ворот отделения гораздо серьезнее, чем можно было ожидать.

– Значит, никуда он не делся, этот юный граф Зай, по-прежнему кружит вокруг отделения, – он в задумчивости легонько постукивал концом карандаша по стеклу на столе. – И не он ли сюда навел собачников, преследуя какие-то свои цели?

– Говорит, порвал с родителями, фамилию другую принял, – объективности ради вставил я.

– Это только свидетельствует о том, что законспирировался графенок серьезнее, чем можно было предполагать. Значит, причина тоже основательная.

– Еще бы! Три с половиной центнера серебра! – скрипнул зубами майор Афанасьев. – Что ж ты мне сразу не указал на него, старшой? Я бы его тут же из-под земли достал.

– Да я и глазом моргнуть не успел, как он испарился.

– Надо успевать! А то видишь, как некрасиво зевнул.

– Оставьте старшего лейтенанта в покое, товарищ майор. Как выяснилось, Аннушка утром прибежала прежде всего к вам, своему непосредственному начальнику, а вы и не подумали шевельнуться. Где же ваша собственная хваленая бдительность?

– Да кто ж знал, что это связано с графенком?

– Вы не знали, а старший лейтенант тем более.

Майор Афанасьев хмыкнул, не решаясь возражать.

– А дежурных по двору из рядовых и сержантов на ночь ставите?

– А то как же! – он смущенно откашлялся. – С сегодняшнего вечера будут как штык, товарищ подполковник!

И опять покашлял в кулак.

– Вот видите! А ведь я вам две недели назад говорил… И еще с Аннушкой надо поговорить. Молодой граф, видать, ей еще в те времена голову кружил. Вот она ему и выбалтывает по прежней привычке, что у нас тут происходит.

– Я ее сейчас же уволю! – взвился майор Афанасьев. – С волчьим билетом. А то еще и под трибунал подвести? А?

– Вот-вот, как раз подходящий случай… Нет уж, отставить! С Аннушкой я сам поговорю.

– Сердце у вас больно мягкое, товарищ подполковник. Она, можно сказать, как самый настоящий изменник родины. А вы будете с ней цацкаться, разговоры разговаривать. Нет, под трибунал, самое милое дело!

– Я сказал! – слегка повысил голос Гуркин. – Пришлите ее ко мне. И без угроз, пожалуйста. Просто скажите – начальник вызывает. А сами выполняйте то, что вам приказано.

– Слушаюсь!

Майор Афанасьев торопливо вышел, опасаясь, очевидно, схлопотать еще какую-нибудь неприятность. Нет, он ничего не говорит. Подполковник Гуркин начальник не из самых дурных. Но уж если взъестся на тебя за микроскопическую оплошность, то уж лучше побыстрее закатиться за горизонт.

А со мной подполковник Гуркин повел гораздо более серьезный разговор.

– У вас в районном отделе народной полиции, кажется, есть знакомые?

Я в который раз удивился информированности своего начальника. Вот сидит, казалось бы, по целым дням у себя в кабинете. Ездит, да и то нечасто, только по всяким начальникам да по вечерам в театры. А вот знает все про всех и каждого.

– Есть кое-кто, – сдержанно подтвердил я. – И в конторе Петера Габора тоже.

Он поморщился:

– Не уподобляйтесь майору Афанасьеву… Нет, Петера Габора оставим на сей раз в покое. А вот народная полиция могла бы нам слегка помочь. Словом, надо попытаться высветить, хотя бы для внутреннего употребления, личность их молодого сиятельства. Может быть, затеваем фронтовую операцию, а окажется – пшик!..

Народной полицией я занялся в то же утро. Ребята рекомендовали мне старого опытного сыщика, работавшего в отделе по уголовным делам еще чуть ли не с первых лет регентского правления Хорти, но вполне порядочного человека. Носил он кличку Усач и я почему-то представлял себе полноватого старичка с аккуратно подстриженными под Гитлера усиками.

Оказалось, он гораздо больше подходил бы под другую кличку – Дон Кихот. Тощий, высоченный, с костлявыми конечностями, жидкой седоватой бороденкой и воинственно торчащими ухоженными усами, которые он на ночь, чтобы не смять, по всей вероятности, упаковывал в специальные жесткие футляры. Сходство с рыцарем печального образа удачно дополняла редко встречающаяся шляпа типа сомбреро, с непомерно скромной тульей, почти не видной за широченными полями.

Но сыщик весьма толковый. Он ничего не записывал, ничего не спрашивал. Внимательно выслушал меня и произнес только два слова:

– Этого знаю.

И уже на другой день нарисовал четкий портрет интересующего меня лица в двух измерениях.

Измерение первое. Ученик механика в известной автомобильной мастерской Дьердя Фаркаша. Получает весьма скромное, соответствующее его должности жалованье. Снимает маленькую клетушку для прислуги в доме на улице Дохань, у вдовы Кардош Каройне, восьмидесятилетней старухи. От родителей действительно отрекся, написав в официальном заявлении, что классово прозрел под влиянием прочитанной марксистской литературы и не хочет иметь ничего общего с эксплуататорами трудящихся людей. Образ жизни, по словам квартирной хозяйки, безупречен. Не пьет, женщин к себе не водит, в свободное время разгуливает в одиночестве по улицам. Квартплату за комнату вносит всегда вовремя. Дважды занимал небольшие суммы «до жалованья», но аккуратно отдавал в назначенный срок.

Второе измерение. Владелец автомастерской Дьердь Фаркаш ряд лет обслуживал четыре легковые машины отца интересующего нас лица. Жалование получает гораздо большее, чем официально считается, из денег, оставленных механику в этих целях его близкими. На работу является неаккуратно, особенно по утрам. Под псевдонимом «клетушки для прислуги» скрывается большая, шикарно обставленная гостиная. Между прочим, Кардош Каройне лет десять назад была управительницей в резиденции графа. Интересующее нас лицо имеет собственный автомобиль – черного цвета «вандерер», держит его в престижном гараже. Любит злачные места, небезуспешно приударяет за популярными артистками оперетты и варьете. В настоящее время – за Дери Шари, звездой опереточных шоу, почти ежедневно шлет ей дорогие букеты цветов, гуляет с ней в самых шикарных будапештских ресторанах. Часто навещает район своего родового особняка, избегая появляться вблизи. Но его засекли, когда он наблюдал за двором здания в бинокль из окон лестничных клеток близлежащих домов. С родителями, проживающими теперь в Вене, письменной связи действительно не имеет. По телефонам, к которым у него есть постоянный доступ (например в автомастерской или на квартире Кардош Каройне), тоже разговоры с Веной не зарегистрированы. Однако неоднократно замечен на окраинных телефонных станциях, откуда можно без помех связаться с различными городами, в том числе и с заграницей…