При обыске в доме Окуневой были изъяты: найденные в платяном шкафу семь тысяч рублей и найденные под умывальником шесть тысяч рублей; именная книжка сберкассы с остатком счета на сумму четырнадцать тысяч сто рублей; пять книжек на предъявителя в разных сберкассах – две по семь тысяч, одна на десять, одна на двенадцать и одна на пятнадцать тысяч рублей. Облигаций внутреннего трехпроцентного займа на пятнадцать тысяч рублей. Кроме того, было изъято некоторое количество золотых вещей: часы, броши, кольца, серьги, браслеты.

Первый раз Нестеров допрашивал Антонину Окуневу вечером в день ее ареста, в присутствии прокурора и начальника следственной части С-ского управления милиции. Он начал с денег.

– Скажите, гражданка Окунева, откуда у вас все эти деньги? Советский гражданин может иметь любые деньги, но иногда ему приходится объяснять источник их происхождения. Вам понятно это?

– Да.

– Тогда объясните.

– Эти деньги принадлежат моему мужу, – ответила Антонина.

– Почему же они хранятся у вас, когда ваш муж живет в Сендунах?

– Он счел нужным так поступить.

– А почему он решил так сделать?

– Не знаю.

– Вы спрашивали его об этом?

– Не помню. Наверное, спрашивала.

– А вы пользовались этими деньгами?

– Немного.

– Говорите правду, – строго заметил следователь. – На движении вашего счета видно, что вы широко пользовались деньгами.

– Я не помню. Я очень взволнована.

– Хорошо. Еще раз предупреждаю вас: не лгите следствию. Подумайте перед тем, как ответить на следующий вопрос: а кто вносил деньги на каждый из этих шести счетов в сберкассах?

– Я вносила, – ответила Антонина, сообразив, что этот факт могут легко проверить в сберкассах.

– Откуда вы брали деньги?

– Давал муж.

– Каждый раз давал?

– Каждый раз.

– Вы хотите сказать, что вы брали деньги из рук мужа и несли их в сберкассы?

– Да.

– Вы утверждаете это?

– Да.

– А где был ваш муж?

– Здесь.

– Он не мог быть каждый раз и здесь и в Сендунах. Когда он последний раз приезжал в С-и?

– В августе.

– Точнее: с какого по какое число?

– Я не помню.

– Но по всем этим книжкам вы не делали взносов в августе. Последний взнос вы сделали в июле. Где был тогда ваш муж?

– Он… – Антонина замялась и спешно выдумала: – Он присылал деньги.

– Опять неправда, – упрекнул Нестеров. – Скажите, когда и как он присылал вам деньги?

– Я не помню, – спряталась Антонина.

– Ай-ай-ай! – не удержался прокурор. – Как плохо, как все плохо!

Окунева оглянулась с испугом на прокурора.

– Да, очень плохо, гражданка Окунева, – согласился с прокурором Нестеров. – Вы лжете и стараетесь запутать следствие. А скажите, вы часто получали посылки?

– Иногда.

– От мужа?

– От мужа.

– А больше ни от кого не получали?

– Я не помню.

– А сегодня от кого была посылка?

– От мужа.

– От мужа, от Александра Ивановича Окунева?

– Да.

– Но там значится другой отправитель. Что это значит?

– Не знаю, – опять тщетно спряталась Окунева.

– А что было в предыдущих посылках?

– Материя, валенки, – припоминала Окунева, стараясь связать растерянные мысли и хоть немного сообразить, как отвечать. Она ощущала невыносимую тяжесть, сердце сжималось, в висках болело от напряжения. Что сказать, что выдумать, чтобы отвести беду от себя?

– А золото бывало в посылках? – спросил Нестеров.

– Я не помню.

– Как? – удивился Нестеров. В его удивлении была деланность, заметная только ему. – Вы не помните?

– Не помню.

– Хорошо, гражданка Окунева, идите, вспоминайте, – закончил допрос Нестеров.

– У меня нет вещей, – сказала Окунева.

– Напишите в камере заявление, перечислите нужное вам, и я разрешу получить из ваших описанных вещей все, что можно.

С утра до ночи и бессонной ночью подследственный думает о своем деле, восстанавливает в памяти все обстоятельства, обдумывает каждое слово, сказанное следователем. Так или иначе, и, конечно, в меру своих сил, подследственный сосредоточен на одном – и в этом его сила.

Но подследственный не знает, не может знать, что? и сколько уже известно следствию, – в этом его первая слабость.

Он не может, он не в силах мысленно встать на место следователя и решать за него, – в этом его вторая слабость.

Он склонен к самообольщению и боится посмотреть фактам в лицо, – это третья слабость.

И он слишком заинтересован в своем деле, слишком заинтересован в своей личности, – такова четвертая его слабость, самая опасная из всех: «Чужую беду руками разведу, к своей – ума не приложу».

Нестеров умел наблюдать, как до какого-то предела преступник строит хилые стены самозащиты для самоутешения. Потом слабеет, сдается, признается. Но до настоящего признания еще очень далеко, а до настоящего раскаяния, если оно и наступит, и того дальше.

Подследственный изобретает увертки в меру своих сил и своей морали. Следователь наблюдает и собирает улики.

Сомнений в виновности Антонины Окуневой не было. Допрос ее, в сущности, подтвердил больше, чем требовалось, и Нестеров знал уже, как эта женщина будет вести себя дальше.

По заявлению он разрешил выдать Окуневой из ее описанного имущества все необходимое: белье, постель, полотенца, подушку, одеяло, платки, верхнюю одежду. Нестеров заметил, что мать ничуть не позаботилась о дочери, оставшейся одной и без средств к существованию. Нелли Окунева пришла домой, когда кончался обыск. Нестеров видел девочку.

На следующий день, утром, он улучил время и забежал в дом Окуневой. Все вещи, включенные в опись, были снесены в одну комнату и опечатаны. Нелли оставили вторую комнату с кроватью и личными вещами девочки. Нелли не было. Она в школе, как объяснили курортники, арендовавшие половину дома. Находившаяся в их пользовании мебель Окуневой вошла в опись и была оставлена жильцам под сохранную расписку. Больше они ничего не знали. Адрес школы Нестеров получил у соседей.

В школе Нестеров рассказал директору и классной руководительнице об аресте матери Нелли Окуневой.

– Ах, как же она будет учиться! – огорчилась руководительница. – Окунева одна из лучших учениц!

Нестеров узнал, что Нелли девочка очень замкнутая, строгая, развитая не по годам и что близких подруг у нее нет. Дисциплина безупречна, по всем предметам отличница. Поэтому школа не интересовалась семьей этой ученицы: считали, что дома эта девочка имеет «все условия».

Нестеров сказал, что разговор о Нелли лучше оставить в секрете, хотя к следственной тайне он отношения не имеет. Его отлично поняли, но директор возразил:

– Дети все равно все узнают.

– Да. Но нужно оказать поддержку девочке.

Его заверили, что так и было бы сделано.

– И без предупреждения, – резковато сказала руководительница.

– Вот это особенно хорошо, – согласился Нестеров.

Классная руководительница догнала Нестерова на улице:

– Простите, одно слово…

– Да?

– Вы могли меня не понять.

– В чем?

– Я неловко выразилась. Мне больно за Нелли, а вам могло показаться, что я нехорошо отношусь к вам.

– Это бывает, – усмехнулся Нестеров.

– Нет же, не потому, – оправдывалась классная руководительница. – Жалко Нелли, – повторила она. – И потом, почему вы подумали, что нам нужно напоминать о таких простых вещах?

– Бывает, что приходится и напоминать, – опять усмехнулся Нестеров. – Мы считаем, что лучше напомнить, чем промолчать.

– Я вас понимаю, извините меня. Я уважаю вашу форму.

– Очень рад. Я тоже очень уважаю нашу форму.

…Вечером Нестерову удалось застать Нелли. Она была не одна. На подоконнике сидел юноша, такой крупный, что сначала он показался Нестерову взрослым мужчиной.