Из зала послышались выкрики — давайте бухгалтера! Давайте тетю Фаню Либерштейн! Тете Фане пришлось встать. Ее пределы действительно были необъятны, дамы с Привоза в сравнении с ней казались девочками. Освободить ей проход к сцене было не под силу даже жизнерадостным одесситам. Члены комиссии подождали, потом председатель комиссии потер лоб и стер по две цифры в каждом числе. Тетя Фаня Либерштейн в уме перемножила их.

Я невольно задался вопросом — зачем одесситы пришли любоваться на Мессинга?

После представления мы обсудили этот вопрос с Васей Неглибко. Я выдвинул тезис, что такой народ невозможно победить. Он горячо согласился с этим предположением.

Алексея Шееля взяли в воскресенье, 9 мая 1941 года, когда курсант Неглибко, переведенный в составе группы в Подольское военно-пехотное училище, получив увольнительную, собрался в Москву. В коридоре ему повстречался Трущев, предложивший Неглибко подбросить его до Москвы. Трущева, мол, срочно вызвали в наркомат, так что если желаешь на служебной «эмке»… Правда, по пути придется завернуть в Щербинку захватить знакомого. Это все равно быстрее, чем ждать пригородный поезд, а потом полтора часа трястись до Курского вокзала.

Неглибко согласился.

Из рассказов Н. М. Трущева:

— Знакомых оказалось двое, оба в штатском. У одного плащ, свернутый и перекинутый через руку, под плащом оружие. Шофер подкатил к обочине, притормозил, и они с двух сторон умело подсели в машину.

Шеель сразу все понял, попытался вырваться, его тут же намертво взяли в тиски. Он вслух выругался — ловко, вашу мать. Ему никто не ответил — с той минуты, как ребята из группы захвата зажали его в салоне, он официально считался задержанным. Молодой человек сник и до самой Лубянской площади больше слова не вымолвил. Во дворе внутренней тюрьмы я приказал ему выйти. Задержанный ответил «есть» и вышел из машины. Он был бледен как мел, однако держался достойно. По приказу конвойных неумело сложил руки за спиной. Перед тем, как войти в помещение, в последний раз глянул на небо — и потопал в предбанник.

Мне стало по-человечески жаль его, не по своей воле оказавшегося в непростой ситуации. Я тоже бросил взгляд на небо — день, к несчастью выдался сумрачный, не внушавший оптимизма.

Накрапывало.

По пути в служебный кабинет, я прикинул, чем заняться в первую очередь. Впереди нас ждал долгий и трудный разговор, не на день и не на два. Мне не хотелось превращать его в допросы. Но и разыгрывать панибрата тоже ни к чему.

Из всех тайн, которые мне надлежало выведать у Алексея Шееля, наиважнейшей было отношение к Советской власти. Кто он, Алексей Шеель, — матерый двурушник или заплутавший в трех соснах человек? Фанатик, вроде его отца, свихнувшегося на бреднях Гербигера и Листа или разумный, всерьез мечтающий о космических полетах товарищ? Придурок, уверовавший в превосходство арийской расы над славянскими недочеловеками или законный приемный сын Страны Советов? На этом пустяшном, не имеющем, на первый взгляд, существенного значения вопросе — шпион, он и есть шпион! — висела судьба всей операции, а также моя собственная судьба и судьбы всех, кто был причастен к этому труднейшему заданию партии. У меня с самого начала были сомнения в возможность однозначного ответа на этот вопрос.

Одесса только подтвердила их.

Увидев меня за столом в камере для допросов во внутренней тюрьме на Лубянке, Алексей Шеель начал с признания — классно работаете, Николай Михайлович, или как вас там?..

— Так и есть, Николай Михайлович, — подтвердил я и добавил. — Спасибо за комплимент, Вася, он же Алеша, он же Алекс-Еско. Ладно, оставим лирику. Имя, отчество, фамилия… — затем я, как и было запланировано, скакнул на другое. — До невесты так и не доехал?

Алексей кивнул.

— Хорошо, что не доехал. Моя Галю успела замуж выскочить.

— Проверять? — спросил я.

— А проверяйте!

— Может, сам все расскажешь?

— А чего, расскажу. Попробуй не рассказать, все равно сами все узнаете. Подсадите в камеру какого-нибудь чуткого товарища, он все и выведает.

— Все да не все, Алеша, поэтому сам решай — либо все подчистую, либо никакого снисхождения.

— О каком снисхождении вы говорите, товарищ следователь! Что с моим отцом?

Мне пришлось по душе «товарищ следователь», но согласно процессуальному кодексу я должен был поправить его.

— Гражданин следователь! Что касается отца, его приговорили к высшей мере. Он отказался сотрудничать со следствием.

— Приговор приведен в исполнение?

— Да.

— Ага, значит пугать расправой над близким родственником не станете. Впрочем, пугать меня — безнадежное занятие. Я за свои двадцать лет столько раз пугался, что…

— Послушай, Алексей! Давай отбросим личные обиды! Давай отбросим все личное и взглянем на ситуацию как мужчины. Происхождение происхождением, но как ни крути, единственную присягу, которую тебе пришлось дать, это была присяга нашей Советской отчизне. Тебя вывезли из Германии ребенком, ты не вправе отвечать за грехи отцов. Слыхал, сын за отца не отвечает?

Шеель с некоторой издевкой во взгляде, кивнул.

Я продолжил атаку.

— Как бы ты повел себя на нашем месте? И еще — все, о чем мы говорили с тобой — после концерта Мессинга, в поезде, по прибытию в Подольск — все правда. Я ценю твой энтузиазм в отношении полетов в свободном пространстве, готов согласиться и с утверждением, что мировому пролетариату крайне важно первым выйти в космос, однако на сегодняшний день у пролетариата есть куда более важные и насущные задачи. Согласен?

Шеель задумался.

— Хорошо, я все расскажу. Признание будет добровольным. Надеюсь, мне это зачтется?

— Обязательно, даже если на тебе есть кровь.

— Крови на мне нет.

— Это значительно упрощает дело, — согласился я и занес его признание в протокол. — А теперь насчет подсадного. Его уже приготовили. Вдвоем в камере, знаешь ли, веселее.

Шеель пожал плечами.

В следующий момент в кабинет вошел Анатолий Закруткин.

— Алексей, — обратился я к Шеелю, — познакомься. Это курсант Неглибко Василий Петрович.

(Далее разговор пошел на немецком языке.)

Шеель долго вглядывался в Закруткина, затем поинтересовался.

— Альтер эго?

Закруткин подтвердил.

— Оно самое, и даже больше, чем альтер — еще и кандидат в члены партии.

— Похвально, — одобрил Шеель. — А я вот не успел. Теперь, надеюсь, не успею.

Я подбодрил его.

— Не торопись, Алеша. Партия никуда не убежит, она — на века. Успеешь вступить.

— В какую посоветуете, Николай Михайлович! — поинтересовался Алекс. — В ВКП(б) или НСДАП?

— Это смотря по обстоятельствам. А теперь давай с самого начала. Имя, время, место рождения…

— Алекс-Еско Альфред фон Шеель, после смерти папочки наследник титула. Барон. Гражданин Советского Союза. Место рождения Дюссельдорф, 17 мая 1921 года…

Срабатывались мы на рысях — «не упускат ни минуты» потребовал от нас Берия, — хотя трудностей хватало.

Они ворохом сыпались на нас.

Например, еще во время учебы в Уральском политехе Шеелю вырезали аппендицит, и на упражнениях по физической подготовке курсанты могли вволю любоваться шрамом, располосовавшим ему живот, а также родинками и прочими отметинами на теле. По приказу Федотова Анатолию пришлось срочно лечь в госпиталь, где его лишили этого поганого отростка. Операция и связанная с ней нетрудоспособность отняла пару недель, а ведь ему в ускоренном режиме надо было осваивать радиодело и много прочих секретных наук, о которых теперь наслышаны все. Правда, нам здорово помогало, что отец сумел воспитать в сыне интерес к подобного рода занятиям.

Были и другие накладки, например, связанные с языком, особенно с произношением и местными для рейнских областей идиомами, с группой крови — она у них была различна.