Осторожный он, шеф. Даже сейчас не сказал: пойди и шлепни. И так — во всем. Кто его не знает, тот запросто примет за чистоплюя. А он коварен, кавказец, горло кому угодно перегрызет.

Вот уверял Макарова, что не убивал его жену. Сам, конечно, нет. Но приказ такой мог отдать запросто. Он умеет наказывать непослушных чужими руками.

Так, как сейчас.

Ладно, хватит стынуть на этом чертовом ветру, пора делать дело, потом бежать домой, принять горячую ванну и выпить такого же горячего глинтвейна.

Он ускорил шаг, вышел по верху обрывчика к повороту реки. Похвалил себя: все правильно рассчитал.

Макаров сидел спиной к нему, а лицом — к воде, на камне, прислонясь к росшей на песчаном берегу ветле. Уже вечерело, видимость была неважная, но в стрельбе человек Рамазана чувствовал себя королем. Было время — брал призы на соревнованиях. Что сейчас надо? Никаких разговоров, никаких лишних телодвижений. Требуется лишь вскинуть руку, прицелиться под нижнее поле кепчонки…

Вот так! Он даже не почувствовал боли, наверное. Чуть дрогнул — и все. Теперь подойти, сделать контрольный выстрел в голову…

— Стоять!

Человек замер. Краем глаза он уже заметил Макарова, одетого в один свитер, увидел и ствол в его руках… Да, лучше не дергаться, раз лопухнулся.

— Брось оружие.

И это надо сделать. Все надо делать, лишь бы не получить пулю в дурную башку. Макаров заметил слежку, сбросил с себя одежду… Будет сейчас и глинтвейн, и ванна, и премия от Рамазана.

— Шагай вперед, к воде!

Неужели пристрелит и столкнет по течению? Не надо ждать выстрела.

— Погоди, Макаров, я все скажу!

— А что ты скажешь? Я лично не знаю только одного: кто убил мою жену. Это сделали люди Рамазана?

— Не знаю, я о твоей жене ничего не знаю.

Так, Макаров нагнулся и поднял с песка его пистолет с глушителем. Ясно, из него он и выпустит пулю.

— Я другое знаю. Рамазан — подлец. Если хочешь, я прямо сейчас напишу все, что нужно. Все, что нужно!

— Как тебя зовут? — спросил Макаров.

— Гена. Геннадий Пузанов.

— Помолись, Геннадий Пузанов.

— Ну, не убивай! В конце концов, мы же коллеги, я тоже служил…

— Да? Впрочем, чему удивляться, иуды есть везде. Помолись, Геннадий Пузанов, и шагай вперед, как я тебе и сказал.

— Там же… Там же вода.

— Все правильно. В нее и лезь. Выплывешь на тот берег — радуйся. Нет — значит, не судьба.

— Макаров, это же почти убийство… Я не умею плавать.

— А ты, когда стрелял, хотел меня пулей по головке погладить, так?

— Макаров, давай договоримся…

— Я фронтовик, коллега, «чеченец», а они такие нервные и невыдержанные, что могут и с двух стволов сразу башку тебе разнести, не дать и минимального шанса на спасение, которого ты, тварь, не заслуживаешь. Топай вперед: дерьмо ведь не тонет.

Макаров не смотрел, как плывет Пузанов, и плывет ли. Он оделся, сунул было в карман плаща пистолет, но тотчас вытащил тот, который с глушителем, не глядя швырнул его через плечо далеко в воду. Постоял немного и отправил вслед за ним и второй ствол.

Поздно вечером того же дня он набрал уже знакомый ему номер телефона. Трубку поднял Рамазан:

— Да.

Макаров молчал.

Рамазан выдержал паузу, потом сказал недовольно:

— Я же тебя просил не звонить. Все нормально?

— Нормально, — сказал Макаров. — Твой водитель, между прочим, хорошие мемуары написал, посвященные твоей персоне. Так что все нормально.

— Ты врешь! — заорал кавказец. Макаров отметил, что на его памяти нервы изменили этому расчетливому подлецу впервые. — Врешь! Как фамилия водителя?

— Фамилия его Пузанов, зовут Геннадий. Почерк разборчивый, слог прямой, какой и свойственен бывшему офицеру. Вот так.

— Зачем ты мне звонишь? — спросил кавказец.

— Ну, ты же мне все время хотел добро делать, вот и я тебе той же монетой решил отплатить. Добро за добро. Спокойной ночи.

Рамазан, конечно, ничего не понял из этого объяснения, и от этого у него на душе стало еще тревожней. Пузанов знал побольше, чем Каширин… Рвутся те нити, которые вроде никогда не должны порваться!

Он посмотрел на чемодан, стоящий у прикроватной тумбочки.

А Макаров в это время посмотрел на часы. До поезда на Калугу оставалось еще два часа. Можно было не торопясь попить чаю и сделать еще один звонок.

Но телефон на даче молчал.

Макаров звонил, звонил, звонил — но в ответ были слышны лишь длинные гудки. И он понял, что поезд уйдет с вокзала и на этот раз без него.

Алла проснулась от холода. Морозный ветер за ночь выстудил дом, заслонку в печи они не закрыли, обогреватель не включали.

И еще она проснулась от необыкновенной тишины. В московской ее квартире такой тишины никогда не было. Там через стены, через этажи ревели машины и выли собаки, ругались соседи сверху и плакали дети снизу. Здесь мир был, кажется, необитаем.

— Эй, есть кто-нибудь живой?

Открылась дверь, в проеме ее показался Зырянов.

— Я не хотел тебя тревожить. Вот сижу и жарю ветчину с луком.

— А разве ветчину жарят?

— Я жарю. Ты лежи, я тебе прямо в постель все подам.

— Дожила! — Она рассмеялась. — Мне никогда ничего не подавали, ну разве что пальто в гардеробе. Я вскакивала и кормила своих постояльцев завтраком.

— Давай не будем о постояльцах, — попросил Женька.

— А почему? — Алла сделала удивленные глаза. — Ты можешь сказать почему?

— Не могу. — Женька исчез из дверного проема, наверное, отошел к электроплитке.

— Эгоист, — весело крикнула Алла. — Сам со мной так переспал, но не можешь простить, что я это делала с другими мужиками. Скажи, не мо…

Она смолкла на полуслове. Побледневший Зырянов переступил порог спальни, держа в руке поднос с дымящейся тарелкой. Он не подхватил ее тон, не разделил ее игривости. Она закусила губу:

— Жень, ну перестань, мы же не дети, так?

Он присел на край кровати:

— Я включил электрочайник. Тебе чай или кофе?

— В холодильнике, я видела, была бутылка коньяка. Значит, будем пить кофе.

Он кивнул:

— Хорошо, только я от коньяка воздержусь. Алла, ты сможешь здесь побыть одна?

— То есть? — Она оторвалась от подушки, приподнялась, закутавшись в одеяло.

— Понимаешь, я как-то сразу не сообразил вчера — не до соображений было. В общем, получается, что я командира бросил.

— В каком плане? — Алла взяла из его рук поднос. — Ты ведь, по большему счету, и меня сейчас собираешься бросать, так?

Зырянов положил под спину женщины подушку, чтоб ей удобней было сидеть.

— Макаров там с Рамазаном. Но они — не один на один, я просто уверен в этом. Я нагляделся на кавказцев, знаю их тактику. У Рамазана, как у Шивы, наверняка много рук, а командир после госпиталя не очухается никак…

— Женя, ты так говоришь… Москва — это же не Чечня, что в столице Макарову твоему грозит?

Зырянов пошел к закипающему чайнику и уже из другой комнаты сказал:

— Не Чечня, это точно. В Чечне мы бы отбились как пить дать. В Чечне спину командиру всегда прикрывали. А тут Макаров остался без прикрытия.

Он вернулся с двумя чашками кофе, одну поставил на поднос Алле, из второй принялся пить, спросил:

— Так что, коньяку налить?

Она не притрагивалась ни к еде, ни к напитку, сидела на кровати и смотрела на Зырянова.

— Молчание знак согласия, да? Добавить в кофе или из рюмки будешь?

— Я поеду с тобой, — сказала она. Откинула одеяло, потянулась за одеждой, висящей на спинке стула. Взяла юбку, недоуменно взглянула на пол, за спинку кровати, потом на Женьку:

— А где блузка, свитер?

— Что, нигде нет? — ответил он вопросом на вопрос. — Ну вот видишь, не отправишься же ты в таком виде в город. Придется все-таки тебе посидеть здесь. Продукты есть, телевизор есть…

— Не шути так со мной, Женя. Я тебе что, неразумная девочка?

— Да, ты неразумная. Иначе бы ты поняла, что можешь помешать мне.