Мартын Семенович насупился: «Ни за что!»

— Я согласен, — проговорил Жаргал, — не знаю, как Лешка.

— И сразу же обратно вас нести? — уточнил задачу Лешка.

— Да нет. Нам что: где место облюбуем, там и отаборимся. Так ведь?

Польщенный тем, что с ним говорят как с равным, Лешка утвердительно качнул головой:

— Так, конечно. Тогда пойдем. Мне уже надоело зря сидеть в болоте. Сейчас идем?

— Придется завтра. Жаргал сделает стрелы, а ты тем временем корней накопай.

Вместе с Лешкой Антон пошел копать корни. Выдергивая из земли стебли кипрея, он с горечью вспоминал дни скитаний по тайге. Бродил голодным волком, топтал ногами этот самый кипрей и не подумал, что он может заменить хлеб. У них хватило небось ума зацепиться за эти самые корни. Они не перли на скалы, не висели с ножом над козьей тропой. И что делать, и чего не делать — на все ума хватило. Осталось ума и на то, чтобы его раскусить. Да и трудно ли такого дурака раскусить, если сам помогает. Зачем надо было отпираться, что побил стекляшки в самолете? Спугнул Жаргала, оттолкнул. А чего бы не сознаться? Не в своей, мол, тарелке был, когда вас потерял. На пользу себе обернул бы. Теперь все во вред и ничего не подправишь. А может, и не надо ничего подправлять? Какая в этом корысть, если не выберутся отсюда до зимы? При первых же морозах все закоченеют — правые в виноватые. Неужели дойдет до того? Эх, судьба-доля проклятущая — холодно, голодно, смерть сторожит-поджидает. И душу облегчить не с кем. Поневоле дом свой вспомнишь.

Попервости-то, сразу после свадьбы, жизнь была добрая. К завтраку тебе — блины либо шаньги с творогом. Наташка, она проворная, зря не проспит, все успеет сделать. Тут уж ничего худого о ней не скажешь. И не ругались с ней попервости. Потом уже началось и потянулось, потянулось без остановок. Один — задириха, другая — неспустиха, какая уж тут остановка.

Антон так раздумался, что и про корни позабыл. Сел, упер кулаки в щеки и просидел бы так, наверно, долго. Но Лешка привел его в память.

— Расселся, как на курорте, — сказал он. — Я уже вот сколько накопал, а у тебя — горсть.

Антон поднялся, стал с остервенением рыть мягкую песчаную землю, выдергивать бурые кривули корешков. Хотелось хоть на время отшатнуть от себя бесполезные думы. Пускай все идет своим ходом. Но нет — от дум не отгородишься.

Проснулись утром — кругом туман, густой и белый. Будто облака прилегли ночью на землю отдохнуть да застряли, запутались в ветках деревьев. Тусклым яичным желтком плавало в тумане солнце.

— В лес не пойдем? — спросил у Мартына Семеновича Лешка. — Петли я могу проверить с Жаргалом или с Антоном.

— Должно разъяснить. Пойдем все, как условились.

В уме Антона сразу же отпечаталась: «Петли проверить с Антоном». Выходит, Лешка перестал таить на него обиду.

И, когда понесли Мартына Семеновича, Антон пристроился в ногу с Лешкой, попросил:

— Давай понесу.

— Сами как-нибудь справимся, — уязвил его Лешка.

Антон поплелся сзади, отстал. Сырая трава заглушала их шаги, туман скрыл из виду. Антон огляделся. Туман все затянул, все спрятал, мир стал тесным, уныло-серым — ни окна, ни просвета. Антону стало не по себе, на минуту мелькнула мысль, что туман так никогда и не исчезнет и он заблудится в нем. Прибавил шагу, едва не закричал, чтобы подождали.

Они остановились в березняке. Мартын Семенович попросил сорвать невысокое растение, увенчанное мелкими белыми цветами, собранными в зонтик.

— Это сныть. — Он отщипнул несколько листков, разжевал сам, дал попробовать Лешке. — Как на вкус?

— Ничего, сочные.

— То-то и оно-то — сочные. С ними можно щи варить.

— А почему вы раньше о них не говорили? — спросил Жаргал. — Я бы нашел.

— Есть другое растение, вех называется. Такие же у него листья, цветы разве помельче. Не дай бог суп из него сварить. Ученые поговаривают, что Сократа отравили ядом веха. Я умею отличать сныть от веха и вас научу. Так что щи у нас будут.

Туман помаленьку редел. Он уже не нависал сплошной пеленой, а стлался между деревьями растрепанными космами. А когда подошли к первой петле, засветилось солнце.

Петлю Жаргал и Лешка поставили хитро, с подвесом, но приманку привязали слишком высоко. Если медведь не очень голодный, не полезет ни за что. Антон, заметив эту ошибку, вроде бы даже обрадовался: не все, за что берутся, выходит у них гладко. Уж он-то бы так не поставил.

Ошибку заметил и Мартын Семенович. Петлю тут же переставили. Все были уверены, что и вторая петля стояла без пользы. Шли к ней без опаски. Треск дерева, сдавленный хрип заставил остановиться. За деревьями билась, ворочалась бурая копна.

Антон отвел рогатиной ветки, замер. Трос перехватил медведю брюхо, подтянул к стволу сосны. Учуяв людей, зверь рванулся в сторону, скоблинул когтями землю. Валежина, натянувшая трос, подскочила, грозя сорваться.

С рогатиной наперевес, боком, боком, мелкими шажками Жаргал стал приближаться к зверю. Антон пошел за ним.

Медведю удалось вцепиться в землю всеми лапами. Натянутый до предела трос стонал; скоба, вбитая в ствол, скособочилась, выворачивая белые щепки. Обостренным зрением Антон вбирал одновременно и скобу, и медведя с разинутой пастью, маленькими злыми глазами, и Жаргала, с лицом желтым, как осенний лист. Целясь в грудь, Жаргал взмахнул рогатиной. Когти зверя вырвались из земли, и трос поволок его к стволу. Рогатина скользнула у него около уха, вонзилась в землю. Медведь бил, рвал лапами землю, хватал ее ртом и выплевывал с яростным рыком. Антон заторопился, занес над головой рогатину, рубанул ею, как топором. Со звоном лопнул трос, хлестнул концом по сосне. Медведь кубарем полетел мимо Жаргала, заревел и нырнул в кусты.

Ничего не понимая, Антон оглянулся. Лешка стоял у носилок с ножом в руке. Глаза у него были большие-большие. Душа, конечно, ушла в пятки и еще не вернулась на законное место. Мартын Семенович сидит, подавшись вперед, крепко стиснув руками носилки. Жаргал с недоумением уставился в ту сторону, где исчез медведь, и кровь медленно приливает к его лицу. Антон глубоко, жадно, будто ныряльщик, только что выскочивший на поверхность воды, вдохнул в себя воздух, посмотрел на небо с поредевшими перистыми облаками.

Позднее, когда возбуждение улеглось, Антон наконец сообразил, что медведя упустил он. Хрястнул по тросу. С перепугу не совладал сам с собой. А они молчат… Наверно, ничего не заметили. Лучше бы заметили, поругали, поворчали.

Лешка только что вернулся из лесу, принес целую охапку сныти. Мартын Семенович стал отщипывать листья и бросать в котел. Жаргала и Антона на новом таборе не было. Рано утром они ушли на болото — искать дорогу, а Лешка остался, чтобы сготовить обед. День стоял пасмурный, с неба, как пыль, тихо трусил дождик.

Спички у них кончились. Огонь добывали из камня при помощи откованного Жаргалом огнива. Лешка приготовил сухой травы, смолистых щепок, вынул из берестяной скрутки фитиль с нагаром (на него пошла вата из телогрейки Антона), приложил его к осколку белого камня, ударил огнивом. В сумраке балагана вспыхнули искры. Как Лешка ни бил, искры летели вниз, на колени, и фитиль не загорался.

— Не получается, Мартын Семенович.

— Получится. Дело-то пустяковое.

— Ну да? — усмехнулся Лешка.

— Не «ну да», а да! Надо уметь делать все. Пригодится. Жизнь иной раз видишь как поворачивается. А ты над ней всегда хозяином будь. Не станешь хозяином, если ничего не умеешь.

— Всего не узнаешь, всему не научишься.

— Ты гляди — усвоил! — Мартын Семенович обернулся, взял у Лешки огниво. — Может, и верно, что всему не научишься. Но истину эту, замечаю, чаще всего вспоминают дремучие невежи да ленивого ума люди. А помнить надо бы другое: знание, умение — не груз в котомке. Чем больше, тем легче идти.

Корявыми, с виду неловкими пальцами Мартын Семенович зажал камень с фитилем, одним ударом запалил вату.