— Ваш сосед тоже видел бежавшего?

— Наверно.

— Он дома?

— Нет. Он на работе. — И после небольшой паузы уточняет: — Он работает завмагом. Его зовут Альберт Цауна. Я позвоню, узнаю, на месте ли он.

Цауны в магазине не оказалось: сказали, что он собирался ехать на базу, но не знали на какую.

Кто еще мог видеть бежавшего? Другие соседи, окна которых выходят на улицу. Значит, я должен сделать опрос еще в полсотне квартир. Сегодня уже не успею. Прохожие? Можно опубликовать в вечерней газете объявление, чтобы отозвались люди, видевшие несчастный случай. Хотя знаю, что в таких случаях отзываются редко — лишь немногие любят ходить в милицию, по судам, и давать свидетельские показания. Ведь приходится отпрашиваться с работы или менять привычный ритм жизни. Главное, что свидетели в подобных, случаях уверены — речь пойдет о нарушении правил движения, то есть не бог весть каком важном происшествии, хотя известно, что пьяный шофер за рулем опаснее дюжины взломщиков. Но принято думать иначе — именно поэтому еще долго будут думать иначе. Другое дело, если речь идет о поимке бандита — был такой случай, когда телевидение обратилось за помощью к населению, — казалось, нам одновременно звонят со всех телефонов Риги. Дежурные отделов не успевали «отсеивать зерно от плевел» — сигналов было так много, что оперативные машины накатали лишние сотни километров, и мы уже решили: допущена какая-то ошибка, из-за которой мы сами себе осложнили всю работу. Однако уже на следующий день вечером опять же при помощи телевидения мы объявляли благодарность всем, кто помогал — бандит сидел в таком месте, где уже не был опасен. Но на сей раз дело другое — дорожное происшествие помощников не активизирует.

Кто еще мог видеть мужчину? Вагоновожатая. С нее и надо начинать.

— Могу ли я воспользоваться вашим телефоном?

— Да, конечно!

В госавтоинспекции трубку сняли сразу.

— Вас беспокоит инспектор угрозыска Юрис Добен… — говорю я официально и с холодком, но в трубке радостно отозвались:

— Привет, старина!

Это немного выбивает меня из колеи. Но если ты всю жизнь прожил в Риге и тебе уже двадцать семь, и если ты просиживал штаны не только в средней школе, но и в университете и при этом не был домоседом да еще учился у Жаниса Дзениса технике ударов правой, которую следует применять, когда противник загнан в угол ринга, да еще если ты нарочно обходил стороной разрекламированные курсы танцев, а на вечеринках осваивал рок-н-ролл, чарльстон, твист и шейк, если на все на это хватало времени, тогда к тебе часто с полным правом многие обращаются: «Привет, старина!» В таких случаях не сразу угадываешь, кто это говорит, а признаться, что не узнаешь, как-то неловко. Приходится выкручиваться.

— Привет!.. Меня интересует дело о несчастном случае на улице Мэтру…

— Женщина под трамваем?

— Да.

— Это дело у меня; что именно тебя интересует?

— Вагоновожатая.

— Тогда двигай сюда, она еще здесь!

— Какой у тебя кабинет?

— Слева от входа.

— До встречи! — Положив трубку, я говорю хозяйке:

— Мне надо повидать вашего соседа.

— Он обычно бывает около восьми, — любезно отвечает она.

В последние годы, с тех пор как автомашины начали вытеснять людей из города, помещение автоинспекции превратилось, пожалуй, в наиболее обжитую территорию. Во всяком случае коридор нижнего этажа и на сей раз битком набит гражданами и гражданками, которые штудируют брошюры правил уличного движения. Свободного места нет, поэтому люди держат их буквально над головой. Нет никакой надежды протиснуться через эту толпу в другой конец коридора, к лестнице, ведущей на второй этаж. Конечно, если бы на мне был китель с лейтенантскими погонами, который висит сейчас дома в шкафу, эта живая стена сразу расступилась бы. Но я одет в серый вязанный джемпер, свидетель тех времен, когда я был женат.

— Может, вы все же пропустите меня? — настоятельно обращаюсь я к человеку, который упрямо не замечает меня.

Он медленно, неохотно уступает дорогу, а вокруг сразу начинают шуметь: один уже зашел только кое о чем спросить, но вот уже целый час не выходит.

В большой приемной на втором этаже пустовато. Два человека за столами пишут объяснительные; женщина с покрасневшими от слез глазами покусывает уголок носового платка. На ней шинель с нашивками трамвайно-троллейбусного управления, и я не сомневаюсь, что именно эта женщина мне нужна.

— Привет, старик! — обращаюсь я к человеку за письменным столом, хотя его звание выше моего, да и сам он стал круглым и солидным, как новый серебряный рубль. Учились мы на разных курсах, но в университетской баскетбольной команде были самыми низкорослыми. В те времена баскетбол еще не был, как сейчас, игрой великанов, и мы ростом в метр восемьдесят были обречены представлять только защиту, бросать «дальние» и «полудальние», с тоской поглядывая на отскакивающие от щита мячи.

— Что тебе не сидится?

— Будто не знаешь!

— Это обыкновенный несчастный случай. Вскрытие еще не делали, но мне кажется, бабенка была крепко под мухой. Она пропустила первый вагон, а потом не глядя поперлась вперед. С левой стороны у трамвая между вагонами нет решетки. У перекрестка трамвай снизил скорость, и она угодила прямо между вагонами.

— Что за перекресток?

— Там же напротив — улица Лоню. Такая маленькая улочка, ее оккупировали пешеходы. Водители трамваев это знают и всегда снижают здесь скорость.

— Свидетели есть?

— Да. Один в приемной пишет объяснительную, можешь с ним поговорить. — Хозяин кабинета поднялся, освободив для меня место за письменным столом. — Почему это дело так тебя интересует?

Пожимаю плечами. Я и сам пока не понял, чем именно этот несчастный случай привлек внимание Шефа.

— Шеф приказал.

— Ага! Значит вы тоже зовете его Шефом!

— За глаза — Шефом, в глаза — товарищ полковник.

— Вы думаете, он это не знает?

— Думаю, что он всегда все знает.

— Будь здоров! — Но, дойдя до двери, он поворачивается и добавляет: — С вагоновожатой ты поосторожнее: она очень переживает. Чуть не забыл — привет Гите!

— Вот этого не обещаю, — стараюсь говорить как можно спокойнее.

— Почему?

— Мы разошлись. Весной.

— Извини, но мне и в голову не могло прийти, что вы можете развестись.

— Знаешь, мне тоже.

— Ну, пока!

До сих пор все, что напоминает о разводе с Гитой, причиняет мне боль. Я, конечно, стараюсь скрывать это, так же, как и сейчас, но тупая боль не проходит.

Вагоновожатой лет тридцать пять, красавицей ее не назовешь, но и некрасивой — тоже: она из тех женщин, которых мужчины обычно не замечают, но тот, кто заметит и женится, не пожалеет.

Она знала, что в случившемся не виновата, что ее и не обвиняют, но все-таки происшедшее — факт, что при ее участии — не прямом, не наказуемом, может, даже случайном, но все-таки участии — погиб человек. И это она переживает трагически: то плачет, то курит, то отвечает совсем невпопад, и все время твердит, что должна была и могла еще раз посмотреть в зеркало. Мои возражения — водитель не обязан все время смотреть назад — тоже не помогают. Она решила написать администрации депо заявление с просьбой, чтобы ее перевели на другую работу, и это, наверно, к лучшему, потому что водить трамвай она пока не сможет.

— У нее остались дети? — внезапно спрашивает она.

— Мы о ней не знаем абсолютно ничего, — говорю я.

— Может быть, малыши в детском саду… Ждут…

Она сильно этим растравляет себя, и я чувствую, что разговор надо закончить как можно скорее. Злюсь на себя за честность — ведь я мог бы солгать, что у погибшей нет ни детей, ни мужа, вообще никаких родственников. К счастью, заходит шофер нашей дежурной машины узнать, куда я запропастился, и я прошу отвезти свидетельницу домой. Беседа у нас не получилась, однако я узнал то, что меня интересовало. Женщину вагоновожатая видела, мужчину — нет. Может, он вообще только плод фантазии словоохотливой пенсионерки?