Да, Дон Кихот свое дело знал блестяще.

Теперь оставался еще разговор с Дери Шари, пышнотелой дивой опереточных шоу.

До нее я добрался через знакомого, чрезвычайно популярного комика оперетты Кальмана Латабара. Поняв меня по-своему и заговорщицки подмигивая, он сразу предупредил, что чем меньше с ней церемоний, тем больше надежды на успех. После спектакля завел меня в ее артистическую уборную и представил коротко и четко, в свойственной ему комической манере:

– Поздравляю, Шари, новый поклонник. Русский полковник!

– О!

– Из ГПУ, – добавил он и сразу смылся.

Дери Шари, уже не первой свежести, но все еще красивая моложавая женщина, обладала, как тут же выяснилось, еще и острым логическим умом.

– Если из ГПУ, Латабар не сказал бы. Значит… Погодите, погодите, попробую угадать… Комендатура?.. Нет, они в одиночку не ходят… Уж не из так благосклонно относящегося к нашей братии-лицедеям учреждения на улице Королевы Вильгельмины?

Пришлось, улыбаясь, подтвердить.

– Спасибо! – и привычно приняла букет цветов, который я до сих пор, согласно местным правилам этикета, держал за спиной. – О, шикарный букет! Спасибо… На свои деньги куплены? Или на казенные?

– Как вам сказать? У нас все деньги считаются народными.

– И услуги за подаренные цветы оказываются тоже всему народу?

Остра на язычок, ничего не скажешь!

Наконец, отпустив еще несколько двусмысленных колкостей, она унялась.

– Если вам от меня ничего более существенного не требуется, то начинайте задавать свои вопросы. Вы ведь за этим пришли, не так ли?

– Честно говоря, я хотел пригласить вас в ресторан на ужин.

– И задавать свои вопросы там? Признаться, я не склонна соединять приятное с полезным, тем более, что на сегодня я уже приглашена, – и посмотрела на часы. – Через полчаса за мной придут. Вернее, приедут.

– На черном "вандерере"?

– Вот оно что! Тогда я понимаю, что именно, точнее, кто именно вас интересует. Итак, краткая характеристика, Насквозь испорченный, насквозь лживый мальчишка, без чего-либо святого в душе. Ценит только деньги и все, что они могут дать. Клянется в вечной любви, а сам думает только о постели. Дарит каждый день дорогие букеты с мыслью, что они должны окупиться через точно рассчитанный им промежуток времени… Я его раскусила уже в первый час знакомства, но тянула с разрывом, так как тоже являюсь испорченной, эгоистичной, расчетливой тварью. Но на прошлой неделе выгнала его окончательно. Знаете, иногда бывает так противно, что невозможно сдерживаться… А он опять тут как тут. На этот раз соблазняет каким-то дорогим подарком.

Гуркин от души смеялся, когда я ему рассказал о своем визите к Шари Дери.

– Ты смотри, какая умница! А наши венгерские знатоки твердят: кусок красивого мяса, кусок красивого мяса!.. Нет, надо как-то пригласить ее к нам на ужин. Посмотрим, как этот "кусок красивого мяса" сделает из них отбивную.

Потом посерьезнел:

– Ну а с этим юным сиятельством придется распрощаться надолго. Ваш Дон Кихот не смог бы намекнуть ему, что настала пора срочно покинуть Будапешт?

– Думаю, сможет. И если добавит еще несколько слов о Петере Габоре…

Гуркин недовольно поморщился:

– Опять вы, как майор Афанасьев… Не надо ко всему приплетать Габора. О нем и так идет слава, как об отменном костоломе. Еще этот кипящий котел на него самого и опрокинется. Тем более, что политикой в нашем случае и не пахнет. Просто мальчишка не может добровольно расстаться со своим добром. Надо ему слегка помочь…

Уж не знаю, как это сделал Дон Кихот, но графенок и в самом деле очень быстро исчез из глаз. В автомобильной мастерской Дьердя Фаркаша он уже больше не работал. Съехал и из «клетушки для прислуги» вдовы Кардош Каройне. Его «вандерер» тоже испарился из гаража, где стоял больше года. Похоже, на нем их сиятельство и убралось из Будапешта.

А потом нам и вовсе стало не до графенка. Отделение по работе среди населения Венгрии ликвидировали. Работники частью демобилизовались, некоторых перевели в другие советские организации, большая часть наших сотрудников-венгров была передана в распоряжение ЦК Компартии Венгрии.

Дом на улице Королевы Вильгельмины перешел «по наследству» одной из советских военных комендатур. Из всех наших вольнонаемных работников-венгров новые владельцы сохранили лишь дворника Пишту с женой Магдой. Пишта остался при своей метле, Магда пошла на повышение и стала заправлять комендантской кухней. Стряпать она умела, и приготовленной ею пищей с венгерским колоритом все были довольны.

Потом графский дом третий раз сменил владельца, на сей раз став районным отделением Общества советско-венгерской дружбы. Потом на время превратился в начальную школу для ребятишек округи…

Про графенка все уже давно позабыли, и лишь Пишта, все еще проживавший с семьей во флигеле, рассказывал иногда желающим историю с серебряным кладом, которая с течением времени в глазах новых обитателей дома по улице Королевы Вильгельмины все больше и больше приобретала черты красивой выдумки, местной легенды…

Совершая довольно частые челночные рейсы Вена – Будапешт по заданию своих начальников из города Бадена, отстоящего от Вены километров на двадцать южнее, где размещался главный штаб Центральной группы войск, я все реже и реже появлялся возле бывшего графского особняка. Район моей деятельности сместился теперь совсем в другое место, в окрестности острова Чепель с его мощными заводами, где постоянно кипел котел бурных политических страстей. Да я и не испытывал особой ностальгии по «родному пепелищу», которое новые хозяева, ощущая себя временщиками, не особенно жаловали вниманием, В одном месте прямо на улицу провисла, кокетливо изогнувшись, ограда из высокохудожественного чугунного литья – развалилась одна из державших ее кирпичных опор, в двух-трех окнах здания вместо стекол появились обтрепанные листы фанеры. Да и сама улица стала какой-то тихой, безлюдной. Жильцы из соседних особняков, уж не знаю, добровольно или по принуждению, покинули свои шикарные гнезда, и в них, судя по табличкам, вселились пустынные и безжизненные посольства Вьетнама, Индонезии, Тайланда и других экзотических стран.

Лишь с правой стороны бывшего графского особняка по-прежнему высился многоэтажный шумный жилой дом, откуда прозвучали первые в моей жизни аплодисменты. Жильцы узнавали меня, кланялись, вежливо приподнимая шляпы, а женщины останавливались, с азартом демонстрировали своих четвероногих любимцев на коротком поводке и жаловались, что после того скандала их собачкам больше не разрешают бегать на свободе, да и налог на лучших друзей человека повысили до зверских размеров.

Лишь однажды, проезжая мимо на трамвае, я заметил за оградой дома старого знакомца – дворника Пишту. Прежде всегда живой и быстрый, он с трудом ковылял ко входу во флигель, непривычно переставляя костыли и отставив далеко назад согнутую в колене и закованную в белоснежный панцирь левую ногу.

На повороте я спрыгнул с трамвая (в Венгрии это нетрудно сделать: площадки обоих вагонов ограждены лишь откидывающимися железными перекладинами) и поспешил к знакомому зданию. Улыбчивый Пишта пытался шагнуть мне навстречу и чуть не упал.

– Переломав ноги, не пытайся совершать акробатические прыжки, – я поддержал его, утвердил на костылях. – Что случилось, Пишта? Магда отделала кочергой?

– Ой, господин старший лейтенант, вы ведь ничего еще не знаете. Нам так повезло, так повезло!

– Вижу, – кивнул я в сторону его загипсованной ноги. – Не каждому в жизни выпадает такое счастье.

– Нет, в самом деле! Я ведь клад нашел, за которым молодой граф тогда охотился. Не слышали? Золото, бриллианты.

И поведал мне историю привалившего ему большого счастья.

Вскоре после вселения в бывшее графское жилье школы для младших ребят, Пишта, который так и оставался при всех хозяевах бессменным дворником, перед началом учебного года отправился на большую ревизию хозяйственного двора, чтобы доложить директору школы свои соображения об использовании нежилых помещений.