А потом тосковал по ней. Спасался лишь мыслями о Фадрагосе и постоянными делами. Ведь…

…голод этот неутолим. Растет он с эмоциями и растит тоску по ним. И лишь одно спасение от него – время.

Время Вольного бесценно.

Я отдавал его ей. Отдавал больше времени, чем мог себе позволить. Ничего не мог с собой поделать. Постоянно хотелось ее чувств! Всех чувств: ревности, злости, разочарования, страха, желания, любви, нежности, жалости – всего. Я упивался ими до головокружения, но мне было мало. Я… полюбил ее.

Нельзя было любоваться закатом в ее глазах.

Пылает Солнце, бросает отблески, отогревает эмоции. И побеждают они Вольного, уводят с истинного пути: плодят сомнения, отравляют разум и селят скверну в сердце.

Я ослаб, очаровавшись ею.

И руки перестают подчиняться ему.

Сдался перед ее лаской и нежностью. Позволил потоку ее чувств хлынуть в меня. Разделил с ней все: ее радость, ее боль… Я горевал вместе с ней, я веселился ее счастьем, я любил и ненавидел мир ее сердцем.

Мои ладони обратились в решето, и время посыпалось через них, как песчинки. Я почти не следил за ним, тратя все его на нее. Я добровольно стал безвольным еще до того, как спас Фадрагос.

Прости меня, Солнце, за это. Я жил со скверной в разуме и шел на поводу безвольной. Я выполнял миссию вопреки свободе и лишь с помощью ее чувств. Нет, не ее. Наших общих.

И ярость во мне не пробудить. Не старайся. Мною движет не она.

Я сжал кулаки, опуская ниже голову. Ничего. И в этот раз справлюсь лишь желанием спасти и защитить. Прости меня, я убью под взором Луны и после твоей смерти, но тебе придется проводить душу к корням Древа жизни.

Я думал, будет сложнее. Думал, что буду терять разум во время зноя. Был уверен, что мысли об Ане и произошедшем с нами будут причинять невыносимую душевную муку. Наверное, я боялся этого. Но к середине жизни Солнца я снова вздохнул с облегчением. Второй раз за долгие периоды.

В первый раз облегчение пришло, когда я принял решение уйти из отчего дома. Теперь… Когда подумал, что Аня может не принять меня. Какие у нее могут быть для этого причины? Она позабыла обо мне и разлюбила – тогда у меня будет возможность напомнить о себе и добиться ее. Либо другая жизнь, другой мужчина, семья… Возможно, она сумела отойти от скверной жизни, выйти из западни воспоминаний. Строки ее письма ясно дают это понять. Жить, не оглядываясь… Она сумела достичь этого. И если так, то я оставлю ее раз и навсегда.

К закату накатила легкая усталость. Хотелось быстрее все закончить, выяснить и, наконец‑то, понять, как придется жить дальше.

С последними лучами Солнца над священной землей разнеслась песня. Песня о последнем пути во тьму, о славном перерождении и чистоте Ярости. Я тихо поддержал сложное пение на втором куплете, вместе с остальными провожая Солнце к корням Древа жизни. Рассудок очищался от раздумий о жизни, разделенной на две схожие дороги. Из мыслей легко уходило все, кроме Ани. О ней я думал намеренно. Да и не мог иначе.

Бедное животное, измученное дневной жарой, не сопротивлялось. Завалилось на бок у моих ног, вывалив язык и задыхаясь. В темных глазах, обрамленных длинными ресницами, умирало Солнце… И я оборвал жизненные мучения быстро. Кровь наполнила желобки, потянулась по ним, как нити. Я умылся ею, глотнул и сразу сплюнул остатки. Выцепил взглядом Дарока и постарался больше не выпускать его из виду.

Прежде, чем встать, приходилось разминать ноги. Сумерки стремительно завладели окружением, и в них замелькали огромные тела. Лишь красное марево на горизонте позволяло разглядеть камни и множество тел зверей, принесенных в жертву.

Ронм подошел ко мне, оттесняя верзил широкими плечами и наматывая плеть на руку.

– Я закрою тебя собой.

– Где Хар? – поинтересовался я.

– Внесет смуту в толпу. Скажет, многим что у Дарока на примете особый противник.

Я кивнул, стараясь следить за толпой. Она сгущалась вокруг круга, выделенного под сражения. Мы с Ронмом потянулись следом за всеми.

Фаррд сказал мне, что Дарок на этом ритуале хочет убить очередного претендента на место вождя. Сказал, в обмен на секреты о Ронме и Харе, которых подослал ко мне и тоже привязал к себе чужими секретами.

На самом деле желающие занять место вождя менялись от ритуала к ритуалу. Менялись по желанию Фаррда и с его помощью. Будучи Вольным я пришел к нему с готовностью продать любую информацию, если взамен получу весомую помощь. Ради миссии я рассказал о Кхангаторе все, что знал. И Кхангатор не заставил ждать себя. Его викхарты отыскали меня, привели к мудрому вождю, и тот рассказал мне, что потребовал от него Фаррд и что он представляет из себя.

Это был лучший информатор во всем Фадрагосе. Для меня, как для Вольного, тогда его ценность лишь выросла. Для спасения Фадрагоса мне нужны были такие, как он. Но теперь… Теперь я хотел уберечь более ценную особу. Не будь ее в Фадрагосе, я бы позволил ему захлебнуться в крови.

В этот раз молодой воин, подосланный Фаррдом, покусился на святое – стал самим преемником старого вождя. Этого Дарок никому спустить не мог. Знал бы он, что к следующему ритуалу Фаррд займет его кем‑нибудь новым… Он сделает все, лишь бы распри, являющиеся способом заработка и жизни информатора, продолжались. Тем более ритуал Ярости давно стал чем‑то большим, чем просто доказательство силы и прореживание рядов воинов от слабых и никчемных. Теперь это еще и поединок, где решался вопрос власти.

Вонь васовергов перебила мою вонь. С ней я уже свыкся, как свыкся со многим. С невозможностью глотнуть чистой воды, с жизнью на камнях и в пыли. С жизнью без Ани. Но последняя привычка превратила меня в живого смертника. Без нее моя ценность жизни стала призраком. Все последние периоды, как и писала Аня в своем письме, я грелся воспоминаниями и тешил себя ложными надеждами, что все само собой наладится. Вот только так не бывает. Если чего‑то хочешь, надо это завоевывать.

Ронм прятал меня от алчных глаз васовергов, ищущих кого послабее. В тесном круге одна пара противников сменялась другой. Последние падали, поскальзываясь на крови. Глаза привыкли сначала к сумеркам, потом – к темноте. Луна смотрела на нас свысока. Холодная, неприступная, познавшая высшее таинство, дарующее свободу – равнодушие. Но и у Вольной Луны была своя слабость. И пока ее слабость жила, Луна пряталась в ее тепле и свете.

И мне тоже необходимо мое Солнце.

Оперевшись рукой на плечо Ронма, я привстал на носках, когда знакомый силуэт вошел в круг. Присматривался внимательнее, боясь ошибиться.

– Это он, – подтвердил Ронм мои догадки и оскалился. – Тебе пора, человек. Пусть ярость Солнца даст тебе сил и позволит твоей задумке свершиться!

Скинув мою руку с себя, он от души хлопнул меня по плечу. Я не тратил время на прощание. Опасаясь опоздать, активно проталкивался через воинов. Помедлил, когда приветственный свист затих окончательно. Без сомнения – большая часть присутствующих, даже из числа врагов, считались с Дароком. Он не спешил выбирать врага, как и преемник старого вождя не баловал его уважительной поспешностью. Они смотрели друг на друга, задрав головы. Дарок – стоя по центру круга, залитого кровью; преемник старого вождя – в первом кольце воинов.

Дарок стал приподнимать правую руку, с явным намерением указать на выбранного им противника. Я стремительно вошел в круг и на всякий случай сразу отошел к толпе. Очерчивая внутреннюю границу круга шагами, решил еще раз присмотреться к Дароку. Не мешало вблизи оценить его способность владеть рукой и двигаться. Первые удивленные возгласы донеслись отовсюду, но не сбили с пути. В мыслях был привычный холод Вольного: передо мной стояла ясная цель, ради которой я готов отдать все, что у меня есть.

Дарок так и не поднял руку до конца, лишь приподнял немного. И стиснул кулак. Смотрел на меня удивленно и брезгливо, словно не верил собственным глазам.