Вторая ночь грозила повториться бессонницей и вечным ожиданием беды. Если бы только Дарок не заговорил… Я уверена, что он знал о причинах моего беспокойства, поэтому рассказал то, что не было ни для кого в Васгоре секретом. Тогда я лежала, подперев рукой щеку и смотрела на огонь. Васоверги еще не спали – я и настораживалась по ночам только тогда, когда чей‑то громкий храп резко замолкал.

– Моя мать хотела помочь мне, – сказал Дарок.

Я нахмурилась и опять сжала кинжал. Убеждала себя в мыслях, что в этот раз не выпущу его из рук, что в этот раз я не потеряю оружие.

– Она была из благородных эльфиек. Уважаемая девица.

– Кому ты это рассказываешь? – спросила я, переворачиваясь и приподнимаясь на локте.

Свет от огня плясал на каменных стенах, желтил васовергов с грязными оттенками кожи, показывал их причудливый способ сна: невидимые духи воздуха – единственные духи, кого признавали васоверги, – держали их туловища в воздухе. Длинные рога почти касались пола, и казалось, что стоит кому‑то мотнуть головой, раздастся скрежет, но духи служили надежно и предано. Дарок, скрестив руки на груди, полусидел и смотрел на огонь за моим плечом. Остальные тоже оживились, почему‑то с осторожностью поглядывали на меня.

– Тебе, – ответил Дарок.

Могла бы и не спрашивать… Однако остальные тоже слушали с любопытством, будто в первый раз.

– Моя мать – безгрешная душа, добродетельная женщина – хотела мне помочь, – повторил он. Серые глаза наполнились танцем огня, губы едва заметно двигались. – У Норкора тоже мать была добродетельной – она хотела его убить перед тем, как его бы выбросили в кандар’рхор, но отец зашел проведать сына. Он девицу и прирезал, а Норкора тем же вечером выбросил на улицу, взрослеть.

Низкорослый васоверг, о ком шла речь, тоже скрестил руки на груди и равнодушно уставился в потолок.

– У Гахсода мать была пленницей. Отцов у него много, а мать откупилась появлением его жизни на свет и ушла. Нам всем не повезло, кроме Архага. – Черноволосый васоверг самодовольно улыбнулся и стал почесывать волосатую грудь. Дарок, ни на кого не отвлекаясь, продолжал делиться подробностями их семейных драм: – Его мать шлюха. Давать не любит, а рожает легко. Вот и берет деньги не за ночи, а за сыновей. Выкармливает их молоком, растит, пока не окрепнут, а потом сама же относит в кандар’рхор. Пусть будет здорова она. Счастливые у нее сыновья, да, Архаг?

Черноволосый ответил незамедлительно, но на их языке. Спросить у Дарока, зачем мне эти знания, я не решилась. В итоге дождалась логичного окончания:

– А мою отец взял силой. Он возвращался в Васгор со своими воинами, увидел две повозки и охрану. Наемников убил, а девку увидал, и – духам ясно, – яйца у него зачесались. Стал торговаться: девку забирает, остальных отпускает. Мог бы и сам ее забрать, но хотелось старому вояке, чтобы она добровольно отдалась. А она гордая, плюнула ему в лицо. Он ее там же и поимел перед всеми, а потом остальных перед ней выставил и убил.

Я голову опустила, пряча отвращение.

– Потом она меня родила. Полюбила и додумалась, дура, – скрежетнул зубами, – со мной сбежать. Спряталась в деревне у Края мира, куда никто не приходит. Думала, что васоверги ее не найдут. А им и дела до нее уже не было, им важно было меня вернуть.

– Разве твой отец не полюбил ее с первого взгляда? – Я изогнула бровь; эти слова дались с трудом. Об их методах воспитания и говорить не хотелось.

– Не обманывайся, мы все любим красоту или заботу. Заботы он от нее никогда не видел, а от красоты ее что тут осталось?

Резонно. В грязном городе крови больше, чем воды, даже помыться негде. Естественно, вслух я этого не сказала.

– Она сбежала – и скверна с ней. Но она меня забрала. Когда и до той глуши слухи дошли, что васоверги уже на подходе к деревне, что ищейки взяли след беглянки, она отдала меня старику и старухе. Доверила людям, а сама ушла, след увела. Я тогда только лепетать мог да сиську материнскую сосать. Это мне потом дед со старухой правду рассказали, когда я чуть было не убил двух парней немногим старше себя.

– За что?

– А они со мной дружить не хотели, – он ухмыльнулся. – И смеялись надо мной, вечно пальцем тыкали. Я и знать не знал, в чем провинился. Да, рога, да, плети из рук растут, да, не так красив, как другие, и да, мать бросила. Да разве ж это преступление? О себе я знал только то, что мне позволяли знать. Но кровь наша, васовергская, она другая, Асфи. Она землей этой, – он постучал ладонью по полу, – долгими периодами взращивалась и напитывалась. Я был сильнее, я мог многое, что и взрослые мужики не могли. А надо мной смеялись, меня сторонились. Не будь у меня этой силы, – до скрипа сжал кулак, – неизвестно, чем бы обернулась моя жизнь. А так я терпеть не стал. Но из деревни меня попросили уйти.

– И ты ушел? – теперь я слушала внимательно.

– Ушел не сразу. Своих родителей – тех, кто меня кормил и воспитывал, – бросать не хотел. Мне было больно с ними расставаться. Но они поступили честно, пусть и сильно опоздали: они рассказали мне всю правду. Они плакали, ковыляя со мной до самого леса и обнимая напоследок. Мы знали, что больше никогда не свидимся. И я – васоверг – тоже плакал, оставляя стариков одних. Я ведь с каждом рассветом, пока у них жил, вставал и шел проверять, не померли ли. И как дожили‑то до таких периодов? Потом мне без них пришлось несладко. Гахсод подтвердит. Подтвердишь ведь?

– Он, как ты, язык один знал, – мгновенно подхватил трехрогий, с паузой подбирая слова. – Я учил его.

– Он доброту проявил! – отметил Дарок.

– Редкое везение – такой васоверг на пути в беду, – проговорил Архаг.

– Он был младше, когда я наконец нашел кандор’рхор. Это наша среда взросления, Асфи. Васовергу нельзя без нее. Она учит нас выживать, укрепляет и позволяет понять, кто мы есть на самом деле. А вы живете с дурью в голове, себя не зная и только оглядываясь на других. Моя мать хотела как лучше, а в итоге едва не обрекла мою жизнь на страдания. А теперь засыпай, Асфи, и не смей просыпаться до тех пор, пока я не подниму тебя. Знай, что если б мы хотели навредить тебе, то сделали бы это сразу. Я принял тебя в своем доме, кормлю тебя, терплю тебя, а тебе и этого мало, чтобы доверять мне.

Те опасения исчезли той же ночью. Нет, я не выпустила кинжал из руки, не перестала просыпаться от каждого шороха. Однако почему‑то эти откровения позволили увидеть в головорезах разумных существ. Наверное, поэтому спустя несколько дней я запросто входила в их дом, ночевала с ними под одной крышей и спрашивала обо всем, что меня интересовало. Если васоверги могли ответить – они всегда отвечали, в ином случае прямо говорили, что я сую нос не в свое дело.

Поздним вечером я сидела у камина, прижимая к груди рубаху, пока мозолистые руки Норкора царапали спину и плечи. Сначала от силы, с которой он мял мышцы, было больно, приходилось стискивать зубы, но вскоре боль уступила место жару, а позже и вовсе захотелось разлечься удобнее и стонать от удовольствия. В это время Гахсод стучал склянками, что‑то разводил в них, разливал. Дарок и Архаг, сидя за столом, пили горький отвар и о чем‑то говорили на васовергском.

– Следующей Луной поешь, – внезапно прокаркал Норкор. И ущипнув над лопаткой, добавил: – Быстро теряешь плоть.

– Вес, – поправила я. – Теряют вес, худеют.

– Худеют, – повторил он. – Следующей Луной перестанешь худеют.

Я усмехнулась, но исправлять не стала. Он, подпортив настроение, внес условие:

– Только выживи.

– Я не чувствую голода, – я поспешно перевела тему от риска и возможной смерти. Как выяснилось, нельзя обойти законы там, где их практически нет. Придется выбрать противника. – Желудок перестал болеть, и теперь я ощущаю сытость просто от питья.

– Скоро нельзя будет пить.

– Помню.

И все ради того, чтобы ничего лишнего не занимало тело во время ритуала. Звучало красиво – солнце напитает яростью все, что свободно. Но я понимала, что все куда банальнее: мне не приспичит по нужде в ответственный момент.